«Великий вопрос жизни - как жить среди людей»
Фанфик по Samurai Champloo
Автор: Angrybee
Оригинал: An Amalgam of Lost Tales
Разрешение на перевод получено.
Warning: Без ворнингов. Без любовей-морковей. Без сюжетных изысков.
Без поединков. Без слэша. В общем, вас предупредили.
Если интересно, то вот мой отзыв на этот фик.
Огромное спасибо Tango за помощь с переводом. Благодарность моя безгранична.
Автор: Angrybee
Оригинал: An Amalgam of Lost Tales
Разрешение на перевод получено.
Warning: Без ворнингов. Без любовей-морковей. Без сюжетных изысков.
Без поединков. Без слэша. В общем, вас предупредили.
Если интересно, то вот мой отзыв на этот фик.
Огромное спасибо Tango за помощь с переводом. Благодарность моя безгранична.
ПРИГОРШНЯ УТЕРЯННЫХ РАССКАЗОВ.
Глава первая. Карта
Страх витает над этой землей. Страх. Страх остаться голодными. Страх перед болезнями и людской жестокостью, убивающими близких. Страх перед людьми с Запада, пришедшими уничтожить нашу страну. Страх перед собственным устаревающим образом жизни. Страх живет в каждой деревне, через которую мы проходим. Страх висит в воздухе, подтачивая здания, семьи, страну.
Страх ощущается по-своему, и это ощущение хорошо мне знакомо. Что-то бывает таким прочным, что никак не может быть хорошим. Может и я такой?
Я боюсь только одного — сбиться с пути самурая. Отступиться от бусидо — значит признать поражение с такой же очевидностью, как и совершить сепукку за преступление, в котором я отказываюсь раскаиваться.
Сенсей, как вы могли отступиться от бусидо? Как могли вы лишить смысла всё, чему учили? Лучше прозябание в нищете, чем та участь, которой вы нам желали.
Прошлым вечером еще один явился по мою душу, а нашел свою гибель. Но что же хорошего может выйти из моих объяснений? Пусть бы меня и в самом деле понял кто-нибудь из бывших учеников — это лишило бы смысла всё то, чему их учили. Слишком многих предательство их учителя разъело бы изнутри и со временем превратило в негодяев. Они бы заблудились и окончательно погибли для пути самурая. Вместо них это должен на себя взять я. Чтобы не лишать смысла то, чему учил сенсей, я должен взять это на себя, я, а не остальные ученики. По крайней мере, когда они ищут моей смерти, у них есть цель, их гнев справедлив и они умирают, убежденные хотя бы в благородстве своих намерений.
— Дзин, да ты вообще слышишь меня? — Голос Фуу. Она оглядывается на меня через плечо. Шагающий впереди Муген запускает пятерню в волосы. Я на мгновенье задаюсь вопросом, не завелись ли у него от грязи вши или еще какая-нибудь дрянь.
— Да забей. Он со вчерашнего вечера молчит как рыба.
Они знают только то, что вчера я вернулся в лагерь весь в крови. С начала нашего путешествия такое уже не раз случалось, и Фуу негромко вскрикнула, сразу высматривая, не ранен ли я. Муген не спускал с меня глаз, словно с куска сырого мяса, но как обычно не сказал ни слова, пока не нашел повода рявкнуть на Фуу — что-то насчет того, как он голоден, или что ее слышно за версту. Всего лишь чтобы отвлечь ее, конечно. Чтобы Фуу не так тревожилась.
Уж такой она человек. Не встречал более бесстрашной девушки. Но вот из-за всякой ерунды она места себе не находит. Это выше моего понимания: как у нее получается так мало опасаться за себя и сильно волноваться обо всём остальном. Сенсей сказал мне когда-то, что сострадание у женщин в крови, им приходится учиться сражаться. Но умение сражаться в крови у мужчин, и им приходится учиться состраданию через бусидо.
«Я цел». Это всё, что я сказал Фуу. А нужно еще что-то? Потом пошел отмываться, пытаясь не слушать, как Фуу говорит Мугену о том, что я в крови с головы до ног. Муген прав. Ее действительно за версту слышно.
— Дзин! — Фуу ухватила меня за воротник. И трясет. Лучше бы она перестала. Не потому, что это неприятно, а потому, что я не очень-то люблю, когда меня трогают. Это пробуждает во мне застарелое желание устранить нападающего. — Ты слышишь? Алё, давай, опомнись уже что ли!
— Может, он не только ослеп, но и оглох, — говорит Муген. — Это от недотраха такое бывает. Сам слышал.
Фу пропускает это мимо ушей. И трясет еще усерднее.
— Будь добра, перестань меня трясти, — говорю я как можно спокойнее.
— Yatta! Он заговорил! — Фуу выпустила воротник. Теперь она вся сияет, словно добилась чего-то из ряда вон выходящего. — А я всё думала, что ты не в себе. Прямо какая-то ночь с живым мертвецом, а?
Не представляю, о чем это она. Мне всего лишь нечего было сказать. Из-за чего сыр-бор?
— Мертвецом? Это можно устроить, — вставляет Муген, бросая взгляд на небо. В самом деле, уже почти полдень. Я и не заметил.
— Дзин, тебе вопрос задают, а ты ноль внимания. Ну что ж такое, ты сам на себя не похож!
Она опять расстроилась. Мне нелегко бывает сходиться с людьми, зато я научился видеть больше того, что лежит на поверхности.
— Мм?
— Ах да. Мне нужна карта. Хочу посмотреть, где мы уже.
— А.
Я нашариваю в ги искомый предмет. Не знаю, почему Фуу именно меня избрала хранителем карты. Может, она опасается, что у нее в кимоно карту съест зверушка, или что Муген продаст ее при первой же возможности.
— Хм.
Может, с другой стороны? Шарю там. Одни ребра.
— Хм, — повторяюсь я.
— Только не говори… — Фуу вся сморщилась. Она стала похожа на старушку, которая стирала и готовила в додзё. — Только не говори мне, что ты потерял карту.
— Я потерял карту.
Муген оборачивается и заходится от смеха, сгибаясь пополам и хватаясь за живот.
***
Деревья. Деревья. Сплошь одни деревья. Какие-то дебри. Дебри вовсе не кажутся мне привлекательными. Это как-то… не для меня. Я провел отроческие годы в школе Мудзюу Шинкен. Не в лесу. Все деревья похожи друг на друга. И все совершенно не похожи друг на друга. Именно поэтому людям нужно придерживаться дорог.
— Ну и непруха! Вот хрень. Ни баб, ни сакэ — один лес кругом.
Фуу идет рядом с Мугеном. Я позади. Я всегда оказываюсь позади. Это потому, что Фуу решает, куда нам идти? Или потому, что так я чувствую себя спокойней? Не знаю. Да и не всё ли равно?
— Мы заблудились, — говорит Фуу. — Заблудились, точно тебе говорю.
— Угу. Ясное дело.
Еще бы он не поддакнул.
— А всё потому, что кое-кто потерял карту. Кто бы это мог быть, а, Муген?
— Без понятия. И кто же?
— Дзин.
Я отмалчиваюсь. Что тут скажешь? Это правда. Однако внутри что-то странно сжимается. Наверное, мы забрались слишком высоко в горы. Надо глубже дышать, а то от высоты уже кружится голова и тесно в груди.
Фуу не сказала мне — именно мне — ни слова с тех пор, как попросила карту. Это было утром.
Карта. Выпала, наверное, во время вчерашнего столкновения. Надо было оставить ее в лагере, когда я пошел выяснить, чьи глаза следили за нами весь вечер. Не понимаю, как я мог допустить такую ошибку.
Я, кажется, еще не видел Фуу в таком настроении. Во всяком случае, по отношению к себе. Да, она и кричала на меня, и злилась, но это почему-то совсем не то. С Мугеном всё по-другому. Он с ней просто препирается. Они в полный голос переругиваются и обмениваются оскорблениями, словно ударами боккенов (деревянная модель катаны, используемая для тренировок - прим.перев.). И всё вдруг устраивается само собой. По волшебству или по уговору — не знаю.
У меня нет способа всё устроить. Я молчу. И, кажется, натянутость от этого только возрастает.
***
Темнеет.
— Нам надо разбить лагерь.
— Вот и займись. А я пойду отолью и поищу чего-нибудь пожрать.
Он нарочно это делает. Ради сомнительного удовольствия со смаком понаблюдать, как я вывожу Фуу из себя. Теперь он ушел, некому занять ее разговорами, и натянутость становится нестерпимой.
И всё же я принимаюсь устраивать лагерь. Ничего не поделаешь. Я в самом деле потерял карту. И чем я только думал? Я горжусь тем, что не делаю глупостей. Тех глупостей, что в духе Мугена.
Фуу со мной не разговаривает. Она собирает дрова, а я в это время готовлю кострище. У нее из кимоно выбирается зверушка и принимается скакать вокруг. Потом забирается на дерево и поглядывает на нас сверху.
Мне неловко. Почему мне так неловко? Надо сосредоточиться на безотлагательных делах. Разбить лагерь, а потом… да, завтра… Завтра мы пойдем на юг. Мы пойдем на юг, потому что туда-то нам и надо. Если бы еще найти дорогу… Фуу снова была бы счастлива, ведь мы бы снова шли к ее цели, а не бродили бессмысленно по лесу. Всё снова стало бы как обычно.
Обычно. Чего вообще обычного в этом путешествии?
Фуу приносит растопку. Бросает мне под ноги. Что-то в ее лице отзывается у меня болью в голове. То, что губы ее негодующе поджаты. Может, хоть теперь она вспылит. Может скажет, что я бестолочь, я извинюсь, и мы покончим с этим. Сколько же это будет продолжаться? Как мне… всё уладить?
Я наклоняюсь и начинаю укладывать щепочки. Костер развести будет недолго — кремень есть. Я чиркаю им о камень. Как назло, слегка перестарался, и осколок кремня полоснул меня по скуле. Надо меньше думать. Сенсей всегда говорил, что я слишком тщательно всё взвешиваю. Это хорошо в бою, но, похоже, в повседневной жизни иной раз бывает вредно.
Фуу плюхнулась по другую сторону костра, как только он разгорелся. Слышно, как по лесу с треском ломится Муген, периодически чертыхаясь. Похоже, шум никогда ему не мешает что-то раздобыть на ужин. А Фуу, наоборот, всё еще погружена в молчание. И теперь она смотрит на меня в упор. Вообще-то на меня предпочитают не смотреть. Если на самурая не так взглянуть, можно остаться без головы. Люди бояться смотреть друг на друга. Но у Фуу, похоже, весьма туманные представления о страхе. Может, она еще слишком молода и слишком неопытна. А может, ей просто нечего терять.
Я отстраненно смотрю в лес. Становится по-вечернему зябко, но у костра не холодно. Однако это тепло — ничто по сравнению с устремленным на меня обжигающим взглядом.
Почему мне не всё равно? Почему я не могу сосредоточиться? Почему не могу смотреть на это сквозь пальцы, как на всё остальное? Я должен. Должен. Это не имеет никакого значения. Фуу не имеет…
— Дзин.
Я поворачиваюсь взглянуть на Фуу. Может, сейчас она вспылит. Может сейчас…
Что-то касается моей головы. Такое ощущение, будто кто-то протягивает руку, и я сразу же тянусь к рукояти катаны. Однако не свожу глаз с лица Фуу. Я знаю, что ее лицо лучше всего скажет мне, насколько близка опасность.
Но она приоткрыла рот, и вовсе не от ужаса, а явно забавляясь. У нее вздрагивают плечи, а потом по лесу эхом разносится ее звонкий смех.
Я поднимаю руку проверить, что там такое. Пушистое. Маленькое. Это…
Эта тварь прокусила мне палец. Я прикусил себе язык.
— Момо-сан, иди сюда… — еле выговаривает Фуу, захлебываясь от смеха. Зверек соскакивает у меня с головы и перелетает через костер прямо к Фуу на колени. — Лучше забирайся обратно, пока Муген тебя не съел ненароком! — Поёрзав около воротника, зверушка забирается поглубже в кимоно. Я отвожу взгляд и делаю вид, будто вовсе ничего и не случилось.
У меня вдруг словно гора с плеч свалилась. Натянутость исчезла. Фуу хихикает и пытается утихомирить свою белку, чтобы та не ёрзала. Я ворошу костер длинной палкой, чтобы угли не остыли и на них можно было что-нибудь поджарить — что там Муген принесет. Мне снова легко. Не успел я и глазом моргнуть, как всё стало как всегда.
Сила Фуу. Волшебство Фуу.
— Фуу. — Она перестает ёрзать и поднимает на меня глаза. — Извини, что потерял карту.
Фуу склоняет голову набок и мгновение пристально в меня вглядывается.
— Ты что, об этом всю дорогу думал?
А она разве нет?
— Мне казалось, ты сильно не в духе.
— Да нет. — Она мотает головой, но продолжает чуть улыбаться. Как всего лишь пара слов может сделать таким счастливым? — Я над тобой просто подтрунивала. Потому что… То есть нет, на самом деле я была не в духе… Ну, чуть-чуть. Но карта тут ни при чем.
— А что тогда?
— Ну, всё из-за того… — Фуу судорожно вздыхает. — Из-за того, что ты вот так уходишь там куда-то, а потом возвращаешься весь в крови или ободранный, и всегда говоришь: «Ничего страшного» или «Я цел». Тебе, выходит, всё равно, как я волнуюсь. Ну вот я и решила тоже помолчать на этот раз, чтобы ты почувствовал, каково это.
— Но ты же попросила карту.
— Ну ладно, ладно, забыла я. — Фуу хихикает и качает головой. — У тебя-то это легко получается, ничего не говорить. — Она приподнимает одну бровь, скрещивает руки и, слегка откинувшись назад, изрекает краткое «Хм». Это, надо полагать, таким я ей представляюсь. — Ну вот, я больше не сержусь. Ага?
Я слегка киваю и снова принимаюсь ворошить угли в костре. Сознавать то, что меня это успокаивает, весьма досадно. Я должен всего лишь выполнить свое обещание сопровождать Фуу в ее путешествии. И если я при этом стану ей противен — какое мне до этого дело?
— Не надо всё время так волноваться, — говорю я наконец. — Я не собираюсь так бессмысленно умирать.
— Ладно, тогда давай договоримся. — Фуу вскакивает на ноги и тыкает в меня пальцем. — Когда я спрашиваю «Ты как?» ты отвечаешь «Всё хорошо, Фуу». Если ты обратишься ко мне по имени — а ты этого почти никогда не делаешь — мне сразу станет ясно, что ты понимаешь, как я волнуюсь. Хорошо?
Кто эта девочка? Откуда она явилась? Череда случайностей, которая привела нас сюда, не очень-то обычна и маловероятна. Кто она такая, если сама с ноготок, а заправляет двумя отменными мечниками и, кажется, одновременно покоряет Японию? Кто этот ребенок, эта чистая душа, этот ветер, который несет нас вперед? Эта сила, которая неразрывно скрепляет вместе нас троих? Нет, это сумасшествие. Я, должно быть, повредился в уме.
— Ай, Момо-сан! Щекотно! Перестань! Нет там у меня никакой еды!
Она самая обыкновенная. Самая обыкновенная девушка с совершенно необыкновенной целью. Я смотрю на огонь и чувствую себя живым.
— Хорошо, Фуу. Договорились.
... далее - читайте в комментариях
-
-
08.05.2009 в 09:50Я просыпаюсь первым. Я почти всегда просыпаюсь первым. И это к лучшему. Можно хоть немного побыть в пристойной тишине, пока эти двое не начнут галдеть и зубоскалить. К тому же, если есть возможность, я стараюсь привести себя в порядок. Это верный способ собраться с мыслями и достойно встретить день.
Фуу во сне что-то бормочет о печеных яблоках. С другой стороны храпит этот варвар. Не слишком ли легкомысленно так крепко спать? Я никогда не смогу убить спящего. Нет, этого я совершенно точно никогда не сделаю. С другой стороны, не думаю, что в кодексе бусидо говорится что-нибудь о недопустимости легко ранить спящего, чтобы преподать ему урок.
Хм.
Я иду наугад на журчание воды. Все детали окружающего тонут в легком тумане, и мир в нескольких шагах от меня словно расплывается. В неярком белесом свете этого утра мне вспоминаются рассветные сумерки в додзё, еще до прибытия других учеников. Учитель всегда выходил во дворик, посидеть под деревьями, которые его покойная жена Ниса-сан посадила в год их свадьбы. Старенькая Орин-сан уже стряпала, когда я просыпался, и тонкий аромат риса разносился по додзё, вызывая аппетит. Завтрак с сенсеем и Орин-сан всегда проходил в тишине, созерцательности и согласии.
Орин-сан ушла из додзё до того, как… Да, до того. Я рад. Учитель не мог ей больше платить и был вынужден отпустить. Это хорошо. Она была добрая женщина, и то, что случилось, разбило бы ей сердце.
Я раздеваюсь и быстро окунаюсь, положив мечи на ближайший камень. Нет ничего хорошего в том, чтобы клинок находился дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Вода слишком прохладная, но неудобство — еще не повод не делать того, что нужно сделать.
Я даже не пытаюсь поймать рыбину на завтрак.
Медвежий угол. Тут я не силен.
Я стягиваю волосы в хвост и надеваю очки. Мужчина должен одеваться не торопясь и не тратя движений впустую. Суетливость ему не пристала.
А этот… варвар… всё пускает на ветер. Будь у него фамилия, ей бы стало слово «мот». Но голодранцам фамилий не полагается.
Я возвращаюсь обратно в лагерь. Фуу проснулась и уже завтракает. Надо думать, она хочет поесть до того, как на еду накинется Муген. Я киваю ей и сажусь. Снимаю кусок мыса с огня и стараюсь есть не торопясь, несмотря на то, что сильно проголодался.
Мясо на удивление вкусное, так что легче сказать «не торопиться», чем сделать. Странно, но Фуу в самом деле очень прилично готовит. Может потому, что работала в чайной. А может это у всех женщин врожденное. Не знаю.
— Я пойду искупаюсь, — со счастливым видом говорит она, вскакивая на ноги.
Я ограничиваюсь кивком. Хорошо хоть она купается. А вот этот голодранец…
Пахнет. Очень. Дурно.
Как рыба, которую забыли на солнцепеке. Нет, даже хуже. Сакэ, кровью, рвотой и дешевыми шлюхами. От него пахнет тем, чем пахнут полы худшей забегаловки в Эдо.
Ему нужно помыться.
Моющимся я его видел только тогда, когда рядом была женщина.
Фуу уходит, на ходу по привычке болтая со своей зверушкой. Я мельком бросаю взгляд на Мугена. Он пускает слюни.
Чувствую, как у меня дергается угол рта. Что-то в нем… Что-то в нем такое…
— Не пялься на меня, когда я сплю, ты, немочь бледная.
Вызывает желание убить. Вызывает желание увидеть, как хлещет кровь.
Я прикрываю глаза и отворачиваюсь.
— Мне тут показалось, что ты вылитый мертвец.
— Без разницы, придурок.
Муген садится, что уже само по себе представление. Такое ощущение, что у него вообще нет никаких костей.
— Вот хрень. Кто всё слопал? Вчера вечером хавчика тут было больше раза в два, если не больше.
— Слопала.
— Блин. Ну она… Да она просто…
— Монстр.
Это уж точно. В чём-чём, а в этом мы всегда друг с другом соглашаемся.
***
— Ты что, серьезно? — Муген с размаху пинает землю. Из-под ноги у него летят грязь и камни. — И как мы через эту хрень переберемся?
Фуу мучительно соображает. Потом поворачивается ко мне. Она, видно, думает, что на всякий пожарный случай план переправы через реку у меня есть всегда:
— Может, переплывем?
— Нет. — Похоже, тут глубоко. И еще неизвестно, какое течение на глубине. — Можно пойти вдоль берега, пока не наткнемся на мост. Или на деревню.
— Но нам же не туда! Мы тогда пойдем совершенно в другую сторону.
— Ничего не поделаешь, — говорю я.
Муген опять пинает прибрежную грязь. Камни булькают в воду и исчезают.
— Учти, это не я предложил. Это предложил один бусидонутый тип. Так что на меня потом не наезжать.
Я сохраняю безразличный вид, но вкратце прикидываю, не разработать ли презрительную усмешку специально на такие случаи. И мы идем вдоль берега на запад.
-
-
08.05.2009 в 10:06— Уф, жрать охота, — говорит Муген. Он идет впереди, иногда выхватывая свой якобы меч, чтобы срезать ветку.
— У меня ноги болят, — бормочет Фуу. Она идет в середине, и ноги ее беспрерывно заплетаются о корни и… вообще заплетаются.
— Хм.
Мне об этом сказать больше нечего.
— О! Нам надо сделать привал и половить рыбки на перекус.
Фуу тут же начинает осуществлять свое предложение и наклоняется, чтобы срезать камыши на удочки. Муген принимается ковырять в земле своей гэта, выискивая червяков.
На мою долю остается разведение костра. Мне хватило унижения во время предыдущих бесславных попыток ловли рыбы, так что больше я и не пытаюсь. Я принимаюсь собирать растопку и снимаю дерн для кострища, а они усаживаются с удочками.
Я наблюдаю за ними краем глаза, пока развожу огонь. Фуу тараторит о какой-то чайной, в которой она побывала в одной из деревень, и о том, какой там был толстый повар. Фуу считает, что определить, насколько хорошо где-нибудь готовят, можно именно по толщине повара.
Когда огонь разгорается, я сажусь рядом с Фуу и жду, пока что-нибудь не выловят. Мне останется только выпотрошить рыбу, нанизать на прутья и положить жариться. Так сложилось. Это моя роль.
Как же это странно. То, что все мы так или иначе точно знаем, какие роли мы играем. Фуу всё говорит и говорит, тараторя без конца о всякой всячине. Она совсем не ждет от нас ответа, и это хорошо, потому что мне сказать нечего, а Муген непременно скажет какую-нибудь глупость или гадость. Нет, она не балаболка, просто жизнь бьет в ней ключом. И болтлива она не всегда, а временами, когда это само собой получается. А почему так получается, я не знаю.
Муген ловит рыбу ногами, только чтобы показать, что он и так умеет. Противно.
Фуу его опередила, выудив здоровенную рыбину, и протягивает ее мне. Я нашариваю в ги чистый лист бумаги и принимаюсь потрошить ее своим вакидзаси. Хм. Сомневаюсь, что мои предки могли даже вообразить себе, что это бесценное лезвие будут использовать для чистки рыбы. Это даже кажется кощунством, хотя я уже довольно давно так делаю.
Голос Фуу сливается с шумом леса. С гулом мчащейся в реке воды, потрескиванием костра, дуновением легкого летнего ветра. Во всём этом есть какая-то удивительная слаженность, от которой мысли медленно растворяются, и становится необъяснимо спокойно. Спокойно. Я всегда гордился собственным спокойствием, уравновешенностью и собранностью, но это совсем другое ощущение… Совсем другое…
— Момо-сан, не лезь туда. Ты свалишься в…
Я поворачиваю голову как раз чтобы увидеть, как она дотянулась до белочки, забравшейся на камышину над бурным потоком. Фуу согнулась под каким-то странным углом, пытаясь одной рукой удержать удочку, а второй подхватить зверька.
— Нет, не надо!
Но я слишком далеко. Она поскальзывается на мокрой глине и падает спиной в реку. Я кидаюсь, чтобы поймать ее за ногу, но мгновенье ничего не вижу из-за взметнувшихся брызг. Не вижу даже, что схватил.
Но что-то ухватил. Успеваю бросить взгляд и заметить, что именно, прежде чем меня рывком начинает тянуть в воду. Да, нога — с татуированной лодыжкой. Всё как-то замедляется, время распадается на короткие неравные отрезки. Я вижу, как рука Мугена сжимает запястье Фуу. Лицо Фуу на секунду появляется из воды, а потом опять исчезает.
Плохо дело. Помню, Орин-сан однажды мне сказала, что женское кимоно запросто может обмотаться вокруг ног, лишая возможности двигаться и оставаться на плаву. И Мугену не намного лучше. Я держу его за левую ногу, а он ухватил Фуу правой рукой, так что растянулся лицом вниз. Если он вскочит, то рискует или отпустить Фуу, или сломать ей руку.
На мгновенье я вижу всё с отстраненной ясностью. Я осознаю, что или мы все вместе выберемся, или же все вместе тут утонем. Ноги быстро скользят вниз по жидкой грязи. Меня тянет с невероятной силой. На секунду возникает какое-то нелепое удовлетворение от мысли, что я был прав насчет течения.
Я вижу, как на поверхности опять появляется голова Фуу, и моя левая нога съезжает в воду. Невыносимо холодную. Должно быть, прямо с ледников. Фуу задыхается. Пальцы Мугена соскальзывают с ее запястья, но он умудряется перехватить ее за руку. Попозже надо будет удивиться, что он ее не бросил и не стал спасать себя.
Я уже по грудь в воде, когда наконец другой рукой, которой судорожно пытаюсь за что-то — хоть за что-нибудь — зацепиться, хватаюсь за длинный пучок камыша. Но рука такая грязная, что соскальзывает, раз, другой, пока мне не удается взяться как следует. Я дергаю Мугена за ногу, чтобы он приготовился, и делаю глубокий вдох.
Выбраться надо… нам всем…
Я делаю рывок, и Муген вылетает первым, обрушиваясь физиономией в тростник. Фуу приземляется уже на берегу, вероятно благодаря дополнительной хватке Мугена.
Несколько минут мы, выбравшись на сухое место, пытаемся отдышаться. Мы все вымокли насквозь, даже я. Я опрокидываюсь на спину и смотрю в небо. Ясное. Чистое. Безоблачное. Безмятежное. Примерно такое чувство я испытывал, когда смотрел вслед исчезающей в тумане лодке Шино. Чувство, что сделал что-то для другого не потому, что так велит кодекс бусидо, а потому, что это кажется правильным.
— Вот дурища, — ворчит Муген. — Всю рыбу мне распугала! Я как раз одну чуть не поймал. Блин, на мне нитки сухой не осталось.
Я смотрю влево. Фуу сидит и выжимает воду из своего кимоно. Мокрая ткань прилипла к телу. Так она выглядит еще миниатюрнее и еще младше. Муген это тоже замечает, потому что умолкает и трясет головой. Я имею в виду — встряхивается, как собака. На меня и Фуу дождем летят брызги. Я поднимаю руку, пытаясь заслонить от них лицо.
— Я просто хотела поймать Момо-сан, пока… О нет! Момо-сан! — Зверек, услышав голос Фуу, соскочил с тростника к ней на плечо. Везучий паршивец даже не промок. — Дзин, ты как, цел?
— Aa, — говорю я, а потом вспоминаю наш вчерашний разговор. — Всё хорошо, Фуу.
И хотя у нее зуб на зуб не попадает, она улыбается так широко, словно уже начисто забыла о том, что была в двух шагах от смерти.
— Ну, по крайней мере нам удалось слегка отмыть Мугена.
— Чего? — уставился он на нее. — В каком это смысле?
— От тебя воняло, — говорю я. И потом вдруг чувствую… Что-то. Что-то шершавое шевелится у меня на животе. Что за… Я резко сажусь и смотрю вниз.
— Ой, Дзин, что-то ты совсем уж бледноват. Ну а вообще-то да, учитывая…
Я шарю в ги, пытаясь определить, что мне мешает. Может, на сучок напоролся или еще что-нибудь?
Вытаскиваю руку из-за пазухи и с испугом и даже некоторым ужасом взираю на то, что держу.
Фуу расхохоталась. И Муген тоже.
— Чтоб я провалился, — выдавливает он сквозь смех. — Дзин наконец-то поймал рыбу.
-
-
08.05.2009 в 10:09Иногда я не сплю. Иногда я не могу спать. Иногда по ночам все в мире идет не так. И даже когда никто за нами не следит, я иногда боюсь уснуть.
Это не страх, говорю я себе. Я знаю, что любому могу дать достойный отпор. Просто моё самое яркое воспоминание о пробуждении неразрывно связано с той ночью, когда учитель пришел убить меня. Нет, я не боюсь спать, но иногда мне неприятна мысль о пробуждении.
Всё произошло слишком быстро. Я знал только то, что на меня нападают и я должен защищаться. Знал, пока он не повалился назад, и пока я не увидел, не понял, не осознал, что произошло. Учитель, как вы могли пытаться убить меня во сне? Это не тот путь. Это не наш путь. Если бы вы бросили мне вызов, честно и открыто, я бы сразился с вами. После всего, что вы говорили мне о чести, о мужестве, о преданности — как могли вы сделать такое?
Это потому, что вы не хотели смотреть мне в глаза во время нашей схватки? Если вы знали, что поступаете неправильно… Так почему же? Вы всегда были хорошим человеком, честным, справедливым и мудрым. Я отчего-то ощущаю ваше падение отчасти как свое. Я должен был что-то сделать. Я должен был найти тот путь, на котором у вас был бы иной выход, кроме как обречь школу на столь жалкое существование.
Иногда я не сплю, размышляя об этом.
Учитель всегда говорил, что я слишком много времени трачу на раздумья.
Но когда заблудился в лесу, есть время подумать.
Я думаю о том, какой совершенно никчемной была моя жизнь. Из меня сделали мечника, но я никогда не был на войне, никогда не служил достойному хозяину. Моё искусство владения мечом пригодилось мне только после того, как я убил собственного учителя. Так какой же смысл в моей жизни? Всего лишь защищаться? Существовать, и только?
Сенсей, вы уничтожили меня. В ту ночь, когда вы обнажили меч и искали моей смерти, вас не постигла неудача.
Зачем я цепляюсь за жизнь? Если бы хоть один из них мог меня убить, этот глупый фарс закончился бы. Я об этом не думал? Не думал ли я чуть медленнее отклониться, когда один из бывших учеников сенсея целится мне в горло? Да. Думал. Но позволить так легко себя убить противоречит духу поединка. Это было бы самоубийством, а если человек хочет лишить себя жизни, он должен прибегнуть к обряду сеппуку. Он не должен перекладывать этот выбор и эту темную карму на своего противника.
Нет. Я не могу лишить себя жизни и не могу позволить, чтобы меня так легко ее лишили. Самоубийство означало бы признание своей вины в смерти учителя. А я не считаю, что действовал неадекватно. Как же еще я мог поступить?
Сенсей, сенсей… Когда умерли мои родители, вы забрали меня к себе в додзё. Вы были так мудры и так добры ко мне. Не могу… Поверить не могу…
Ночь. Месяц словно уродливый шрам на бездонном небе. Брызгами крови отливает мерцание звезд. В глубине леса надрывается очнувшаяся ото сна цикада.
Я чувствую, что стиснул зубы, и не знаю почему.
Я должен идти. Мне надо оставить этих двоих. Мы уже почти дошли до Нагасаки, так что не всё ли равно? Забыть о том, что обещал Фуу. Забыть о том, что хотел убить Мугена. Мне надо забыть и это путешествие, и этих людей. Надо сосредоточиться, надо найти…
Что-то. Мне надо что-то найти. Что-то вроде подтверждения. Подтверждения… Подтверждения чего именно? Меня раздражает то, что ответа я не знаю.
Я поднимаюсь, подбираю свою соломенную шляпу и смотрю на них. Фуу спит, забыв снять свои сандалии. Муген спит почти впритык к костру. Он может спалить себе волосы. Над этим даже я посмеюсь.
Я надеваю шляпу и крепко ее завязываю. Я пойду на восток. Нет. На север. Последняя деревня была дня три или четыре назад. Да, пойду. Это разумно. Это правильно.
Фуу не похожа на человека, который не перенесет разочарования. Она справится. И я провел с ними достаточно времени, чтобы понять, что Муген не причинит ей вреда. Умышленно. Даже этот варвар не ведет себя с женщиной хамски, если ей это не нравится.
Мужчина всегда должен держать свое обещание. Его слово, его клятва, его обет нерушимы. Но неправильно было бы следовать этому принципу слишком слепо или слишком разборчиво. Если вы осознали, что ошиблись, дав такое обещание, основанное на неверных предположениях, можете ли вы от него отречься, основываясь на внутренних предчувствиях?
Это щекотливый этический вопрос. В прежнее время я бы обратился за советом к учителю.
Я не должен сомневаться. Колебания — это смерть. Страх вины ведет к сожалению, а сожаление — это слабость, с которой самурай не может жить.
На север. Я пойду на север.
Я не буду смотреть на них, уходя. Да, решено. Меня никогда здесь не было. Я ничего не оставлю после себя. Не сегодня завтра они и не вспомнят, что с ними путешествовал кто-то еще.
Я не взгляну на Фуу, проходя мимо нее. Не буду впиваться взглядом в Мугена. Я просто иду на север.
Лето кончается, и под ногами местами уже шуршат сухие листья. Между деревьями — неясные темно-зеленые заросли. Через несколько часов трава от росы станет скользкой и опасной. Но пока я твердым шагом иду прочь от лагеря, молчаливо и решительно.
С каждым шагом мне всё легче. Если долго идти, то рано или поздно можно что-то найти. Я ведь что-то найду?
Разумеется, это лучшее решение. Это благородное решение. Я не буду больше об этом думать. Твердо сотру из памяти и сосредоточусь на том, что будет дальше. Идти можно только в одно место. В Эдо. Назад в Эдо.
Оттуда я как-нибудь напишу Фуу письмо. Хотя не очень представляю, как я ей его отправлю. И не очень представляю, что я ей скажу. Нет, это бредовая идея. Лучше сразу оборвать все связи.
Надо медитировать. Идти и медитировать. Монахи так делают время от времени. Они идут чуть медленнее, но сосредотачиваются на каждом шаге, пытаясь прочувствовать малейшее движение мышц. Это удивительно — когда сосредотачиваешься на чем-то, что обычно происходит как бы само собой. Становится понятно, как сложен каждый жест, каждый шаг.
Когда я был уже довольно взрослый и уже в состоянии был держать в руках настоящую катану, сенсей частенько, положив мне на голову труды Имагавы Рёсюна, автора наиболее уважаемых установлений бусидо, заставлял меня кругами ходить вокруг додзё. Это был двойной урок. Во-первых, быстро становятся очевидны все лишние движения, и человек учится двигаться обдуманно. Второй урок в том, что человек не может идти своим путем, если весь он не находится в гармонии с бусидо.
Я тогда это терпеть не мог. Но это был хороший урок. Если бы додзё перешло ко мне, я бы давал точно такой же урок своим ученикам.
Лес местами становится то гуще, но реже. Иногда приходится шагать очень осторожно. Хакама точно придумали не для того, чтобы шастать в них по лесу. Нет. Они помогают скрывать положение ног самурая, чтобы его противнику было не так легко просчитать следующее движение. Очень хорошо для поединков на мостах. Не очень хорошо, когда за штанины цепляется всякая… всякий подлесок.
Я иду уже довольно долго, всё это время сосредоточившись только на том, чтобы двигаться вперед. Наверное, с восходом солнца найду место, где можно поспать. Может, под деревом?
Почему-то сразу подумалось о маме. Я почти не помню своих родителей. Но перед глазами встает сливовое дерево в нашем садике, и как мама приподнимает меня повыше, чтобы я сорвал сливы с нижних веток. «Дзин», — говорит она. — «Выбери еще одну и для отца». Мне казалось, что я так замечательно ей помогаю. И только когда я вернулся в тот дом вскоре после смерти учителя, я понял, какими низкими были эти ветки, и что она могла выбрать сливы и сама. Это предательское воспоминание, которое приводит к мысли, что когда вы кому-то делаете что-то хорошее… на самом деле вы бесполезны.
Я замечаю впереди дрожащий свет. Эти всполохи делают короче бесконечно тянущийся лес. Костер? Кто знает, что за люди живут в этих местах. Разбойники? Или охотники, решившие поразвлечься? Думаю, надо проверить, тем более что они могут знать кратчайший путь из этого лабиринта деревьев.
Я осторожно приближаюсь. Не хочу кого-нибудь напугать…
Какого… Это невозможно. Я же шел на север. Я же всё время шел на север!
Я выхожу на поляну и в замешательстве рассматриваю обитателей лагеря.
Пока меня не было, Фуу сбросила сандалии.
А Муген откатился от костра.
-
-
08.05.2009 в 10:11Музыка, легкая и воздушная, наплывает на меня волнами, очищая, успокаивая, освобождая. Я хочу раствориться в ней, в мелодии этой песни. Музыка не проливает крови. Вы никогда не услышите о войнах, развязанных из-за музыки. Самурай, умирая, никогда не пожалеет, что слышал в жизни слишком много песен.
Это не песня Сары-сан, щемящая элегия гозе. Ее песня полна была горя, неясной тоски по ком-то и бесконечной печали. Нет, эта музыка, та музыка, что захватила меня сейчас, пробуждает жизнь в том, что никогда раньше не знало жизни. Эта мелодия наполняет печаль надеждой, дружеским участием смывает тоску и даже в горе может улыбаться.
Я хотел бы остаться отдохнуть здесь, в этой песне. Безмолвно. Недвижимо. Мне кажется, она безмятежна, как гладь пруда, не тронутая рябью. Когда нет ветра, и небо отражается в воде.
И далекий голос грубо нарушает мое безмолвие, пробурчав:
— Хватит гундосить. И фигли ты радуешься?
— Тсс, Дзин еще спит.
— Чихал я на то, чего он там делает.
Куда делась музыка? Я хочу протянуть руку, найти ее, но рука тоже куда-то делась. У меня больше нет тела. Я — миллион частичек пыли, витающих в воздухе. Меня рассеяли и снова собрали в нечто, чему нет наименования.
— Так забавно, правда? Я его и спящим-то почти никогда не видела, он всегда раньше всех встает. Как думаешь, Муген, что ему снится?
— Этому кренделю? Небось какая-нибудь скучища смертная, типа книг. Или ему снится, как он думает. Ты посмотри на него. Что спит, что нет — всегда одна и та же мина. У моего бойцового жука и то побольше выражений на морде было.
— Спорим, ему снится что-нибудь такое… мудрёное. Типа партии в сёги или чайной церемонии. У Дзина такая светлая голова. Знаешь, мне кажется, что он был бы хорошим учителем. В додзё или еще где-нибудь.
Муген фыркает.
— Светлая голова? Ты вообще о ком?
Ну что ж, теперь я окончательно проснулся и подслушиваю. Хотя это как-то непорядочно. Хотя я как-то слишком уж устал, чтобы об этом беспокоиться. Не хочется открывать глаза, вот и всё. Я не виноват, что они так громко разговаривают.
— Ну да, ты прав. Кое в чем он такой бестолковый. Ты ж ведь знаешь, о чем я. — Я слышу, как Фуу устраивается поудобнее. — Чудной он какой-то, Дзин… Я не всегда его понимаю. Но я так думаю… Дзин — это просто Дзин. Фуу — это Фуу. А Муген — это Муген.
— Ты сама поняла, что сказала?
— А? Постой, ты так всё слопаешь. Оставь немножко Дзину.
— Ага. Щас. Ты на себя-то посмотри.
Становится слышно, как эта парочка жадно набрасывается на завтрак. Думаю, пора уже и в самом деле сделать вид, что только что проснулся, и ухватить что-нибудь, пока эти…
— Нет, ну правда странно. Дзин никогда так долго не спит.
Шорох и легкие, на цыпочках, шаги в ту сторону, где я сижу. Снова я уснул, прислонившись к дереву. Не люблю спать лежа. Довольно ненадежная позиция.
— Как думаешь, может мне его разбудить, Муген?
Я всё никак не могу понять, каким образом опять здесь очутился. Неужели это во сне я блуждал по лесу? Но если так, почему же я совершенно разбит?
Муген бурчит что-то про то, как мало его волнует то, что она делает. Моего плеча что-то легко касается. Пальцы Фуу. Она замирает на секунду, потом снова легонько встряхивает.
— Дзин? Мм, утро уже, так что…
— Я не сплю, — говорю я.
— А? А, ну вот и хорошо.
— И не спал.
— Что? — Фуу поднимается. Когда я открываю глаза, то вижу, как она смотрит на меня сверху вниз, сжав губы и стиснув руку в кулачок. — Ты!.. Почему ты мне ничего не сказал?
— Ты не спрашивала.
Муген, рыгая, скребет в башке. Успев вызвать у всех отвращение, он говорит:
— Я знал, что он не спит.
Теперь Фуу выглядит даже еще более раздраженной. Она оборачивается и топает ногой.
— Почему ты мне не сказал?
— Ты не спрашивала, — говорит Муген.
Хотелось бы знать, он отвечает ей теми же словами, что и я, специально чтобы досадить мне?
— К тому же это и ежу понятно. Этот придурок всегда держит одну руку на рукояти катаны, пока спит. И не опускает, пока не проснется.
Я опускаю взгляд. Меч все еще прислонен к плечу. Но рука соскользнула с ножен и теперь лежит на колене. Я и не замечал такого за собой. Неужели я в самом деле отпускаю катану только когда просыпаюсь и осознаю, что в безопасности? Похоже на то.
— Держу, чтобы кое-кто не стянул.
Муген, нахмурившись, ухватывает с огня последнюю рыбину. И вгрызается в нее, впиваясь в меня взглядом.
— Есть хочешь? — Он облизывает всё, что осталось от рыбы. Кретин слюнявый. — Я тебе оставлю половину.
— О господи! — Фуу воздевает руки. — Ну хоть на пять минут прекратите себя вести как дети малые!
— Он сам виноват.
Ненавижу, что мы произносим это одновременно.
***
Мы идем на запад, всё еще по берегу. Фуу пытается втянуть нас в какую-то игру. Происходит это так: она задает нам какой-нибудь дурацкий вопрос, а мы по идее должны на него отвечать.
Эта игра совершенно не по мне: в ней нет никаких правил и она бесконечна. Никто в ней ни у кого не выиграет. В ней вообще невозможно выиграть.
Но мы всё равно в нее играем. Иначе было бы совсем уж скучно. С час назад я пытался вздремнуть на ходу, но уткнулся Фуу в спину.
Извинился и сказал, что забыл протереть очки.
— Так, ну! — Фуу хлопает в ладоши и, забыв их расцепить, смотрит в небо. — Ммм. Следующий вопрос! Ммм. Вот. Если бы вы оказались на необитаемом острове и не могли с него выбраться, но что-нибудь одно могли с собой взять — что бы вы взяли? Дзин! Ты первый.
— Мою катану.
Фуу негромко вздыхает и что-то там бормочет о слишком скучном и предсказуемом ответе.
— Ну ладно, а ты, Муген?
— Что за чушь. Не будет меня ни на каком необитаемом острове. Я и так полжизни на один долбаный остров угробил.
— Это чисто гипотетическая ситуация, — говорю я.
— Да плевал я на такие гипер-точечные вопросы. Это чушь. Никогда бы я не застрял на острове.
Такой идиотизм — это полный мрак. Мне нужно в ванну, чтобы смыть с себя такую глупость.
— А ты вообще понимаешь, что Япония — это остров?
— Ха. Если бы он еще был не такой обитаемый, может тут было бы не такое гнусное местечко.
Муген на секунду оглядывается на меня через плечо, чтобы я заметил многозначительную усмешку.
— Ладно. Я бы хотел ткани, рулончиков так несколько.
Фуу хлопает в ладоши. Видимо, что-то вроде этого она и ждала.
— Палатку сделать, да?
— Нет. Паруса. На плот. Чтобы можно было свалить с этого чертова острова.
Фуу на секунду задумывается, а потом объявляет:
— А я хотела бы целое ведро печеных яблок.
— Не очень-то практично, — говорю я.
— Во-во. Ну съешь их, а потом что?
Фуу вздыхает, словно это самая счастливая мысль, которая ей когда-либо приходила в голову.
— А потом я бы любовалась закатом на полный желудок.
-
-
08.05.2009 в 10:13Фуу бросает свою затею с игрой после того, как Муген заявляет, что если бы он мог быть каким-нибудь животным, то был бы женщиной, так что он мог бы целыми днями сам с собой заигрывать и…
Ну, лучше уж я не буду повторять того, что он еще сказал.
Мы какое-то время идем в тишине. По правде говоря, я несколько удивлен. Вот уже несколько дней нет необходимости ни с кем вступать в схватку. Может, до конца нашего путешествия так и будет. Может, но вряд ли.
Зато была отличная погода.
Когда наступает вечер, мы разбиваем лагерь — как обычно. Муген ухитряется поймать кролика. Фуу попричитала над «бедным маленьким кроликом», но съела всё с таким же энтузиазмом, как и обычно. После ужина она возится со своей зверушкой, приговаривая, что никогда бы ее не съела, даже если бы умирала с голоду. Муген находит длинную палку и скребет ей спину. Я пытаюсь медитировать, но безуспешно. Никак не могу отделаться от вопроса, каким же образом прошлой ночью очутился там, откуда ушел.
Совершенно не представляю. Я нарочно шел по кругу? И что это значит? Или это значит только то, что я не умею ориентироваться в лесу в темноте?
Я, должно быть, задремал, потому что когда открываю глаза, они оба уже спят, а пламя костра угасло, оставив лишь излучающие ровный жар угли. Странно. Я никогда вот так вот не впадаю в дремоту.
Лицо какое-то липкое и горячее, словно я вспотел, несмотря на прохладную ночь. Я решаю пойти поплескать в лицо водой. Встаю и иду к реке. Мост мы всё еще не нашли, но тут, кажется, уже не так глубоко, и течение не такое быстрое. Может, предложить завтра переплыть реку. Может, попробовать построить самодельный мост, срубив несколько деревьев, которые повыше.
Я приседаю и опускаю руки в воду. Это бодрит, так что плещу и в лицо.
И тут я слышу шаги. Что-то летит ко мне по воздуху. Не вставая, я выхватываю катану, разворачиваюсь и рассекаю это надвое.
— Шляпу свою забыл сегодня. — Два куска моей соломенной шляпы приземляются у моей правой ноги. — А я-то хотел ее возле твоей безмозглой башки положить, когда снесу ее к чертям собачьим.
Это Муген. Он стоит примерно в десяти шагах, скрестив руки, и мрачный вид делает его неприглядную физиономию еще непригляднее.
— Ты знал.
Как-то непонятно. Я думал, он всё это время спал. И если он знал, то почему не пытался меня догнать и убить?
— Да. Знал. К тому же я думал, что ты не собираешься возвращаться.
— Я не собирался.
Муген презрительно усмехается. Мне даже видны его зубы.
— Грёбаный трус.
Я стискиваю рукоять катаны, пока поднимаюсь, а поднимаюсь медленно. Я чувствую себя как-то странно. Думаю, холодная вода в лицо могла вызвать легкое головокружение. И всё равно я не могу ему позволить говорить что-то подобное. Я ушел не потому, что боялся. Я ушел потому, что это было правильно. Разумеется, кто-нибудь вроде Мугена никогда не поймет, что нечто правильное нужно сделать просто потому, что это правильно.
— Я больше не хочу подвергать Фуу опасности. Я собирался вернуться в Эдо… и сдаться властям.
— Ну да. Что я и говорю. Трус несчастный. Ты единственный из всех, кого я встречал, кто не боится никого, кроме себя, козла такого. — Он теперь играет в гляделки. Выжидает, как голодный ястреб, ждет малейшего моего колебания. — Скорее подставишь шею мясникам в бакуфу, чем примешь действительность, так? Да ты просто жалок. Мне это омерзительно.
Я вижу это мысленным взором. Я представляю себе это, как представлял и раньше. Моя катана — прямо ему под ребра. Не стоит даже пробовать нанести удар в сердце. Оно меньше, чем вы думаете. А если проткнуть легкие, человек захлебнется в собственной крови. И я душу его свободной рукой, наблюдая, как кровь стекает у него по подбородку мне на запястье. Ручейки струятся у меня по плечу, змеятся вниз, к колену, и падают на землю. Кап. Кап. Кап.
И Фуу где-то рядом, кричит, кричит, чтобы я прекратил. Просит. Умоляет. Она говорит, что это не я. Что это не тот Дзин, которого она знает. Как я мог такое сделать? Она же мне доверяла. Прежде чем убежать, она называет меня чудовищем.
Меня мутит. В желудке всё мучительно сжимается. Это даже не прозрение, а осознание, что он может быть прав. Я всегда убегаю. Не от поединков. Я не боюсь того, с чем может столкнуться мой меч. Я теперь понимаю, что самое страшное — это то, что я мог бы привязаться к кому-то или чему-то. Но всё это преходяще, иллюзия, мираж в пустыне.
Точно так же, как было с учителем.
Если Фуу догадалась… Если она считает меня убийцей, кровожадным чудовищем…
— Ха. Кто боится, что их видно насквозь, те всегда молчат. — Муген сплевывает в грязь. — Вытаскивай свою катану. Давай, рыпнись только, и тебя точно насквозь будет видно.
Я чувствую, как у меня подламывается левое колено. С головой… Нет, у меня что-то не то со зрением. Всё накренилось. Надо держаться за катану.
— На себя посмотри. Я по крайней мере не трачу жизнь на то, чтобы самому себе доказать свою значимость. — Он застывает, когда я впиваюсь в него взглядом. Я стараюсь говорить ровно, но слова, помимо моей воли, звучат отрывисто и резко. — Ну да, а как же. Тебя выкинули на обочину, так что теперь ты всем должен доказать, какая это была ошибка. Да ты просто… — Земля явно стала ближе, чем несколько секунд назад. — Просто жалок.
— Много ты понимаешь. Светлая голова, мать вашу.
Но я по голосу слышу — он знает, что я прав. Мы беспощадны друг к другу, когда рядом нет Фуу. С мечами или без. Лицо Мугена становится неясным пятном.
— Э! Какого хрена с тобой творится? Вставай, я с тебя шкуру спущу, хмырь очкастый.
Моя рука в грязи. Песок. Глина. Надо найти способ удержаться на ногах. В этом месте творится что-то ужасно неправильное. Тем более что я говорю: «Позови Фуу», а звучит это так, будто на самом деле я бормочу: «Козел, тьфу». Может, у меня отключился слух. Может, наконец случилось то, чего я уже давно боялся. Я сошел с ума, и мое личное помешательство стало точной копией Мугена.
— Эй! Не вздумай помирать. Я еще даже не начал тебя убивать.
Муген исчезает. Всё слегка расплывается. Я слышу журчание воды. Знаю, что она близко, но небо, как ни странно, кажется ближе. Я пытаюсь поднять руку, чтобы отодвинуть небо, но от этого страшно кружится голова. Я лежу на земле. Где-то отвратительно громко стрекочет цикада, мешая мне блаженно уснуть.
— Дзин! — Хотел бы я, чтобы у Фуу была только одна голова. — Дзин, что с тобой? Ты ранен? Муген, что ты с ним сделал?
— Я тут ни при чем. Без понятия, что это с ним, но по-любому он сам себе это сделал.
Что-то легло на лоб. Холодное.
— У него жар.
Жар? Не может быть. Я ни разу в жизни не болел. Явно меня кто-то отравил. Хм. Снова возникает лицо Фуу. У нее расстроенный вид. Еще одна препона в ее путешествии, надо полагать. Сначала карту потерял, теперь еще и это. Может, получится ввести ее в заблуждение, и она оставит меня здесь.
— Всё хорошо, Фуу.
— Без толку мне сейчас это говорить, ну что ты за дурак! Почему ты не сказал нам, что заболел?
Честно, я не знал. А если бы и знал, зачем бы я, спрашивается, об этом говорил? Не похоже, что где-нибудь тут поблизости есть врач. Полагаю, если бы я это хотя бы понял, то наверное, ушел бы куда-нибудь и сам разбирался со своими…
О, подождите-ка. Я ведь и в самом деле пытался куда-то уйти. Надо же. Хотя это просто совпадение. Конечно же совпадение.
— Муген, ты от лихорадки ничего не знаешь?
— Выпить что-нибудь покрепче и по башке покрепче тюкнуть пару раз — оглянуться не успеешь, как он вырубится, а очухается уже здоровеньким. Выпить у нас нечего, но тюкнуть, если хочешь…
— Я серьезно!
— Ладно, чего ты от меня хочешь?
— Ну не знаю. Нарви что ли травы какой-нибудь лекарственной, или чего там…
Фуу хватает меня за руку. Это странное ощущение. В другое время мне было бы неловко. Но сейчас это почти успокаивает.
— Всё будет хорошо, Дзин.
В глазах у Фуу… в глазах у нее страх. Кто-то близкий ей… Кто-то, должно быть, умер от горячки. Это видно. Боязнь я знаю так же хорошо, как рукоять своей катаны.
Мне не нравится тревога, исходящая от Фуу. Это неправильно. От этого я чувствую себя еще хуже. Я и так доставил ей неприятности. И опять доставляю. Надо постараться взять себя в руки. Чтобы она не боялась. Я отпускаю ее руку и заставляю себя сесть.
— Мне просто нужно отдохнуть.
Отдохнуть и не видеть, как всё вокруг вращается. Меня слегка мотнуло в сторону. Не очень-то достойно.
— Если ты думаешь, что я собираюсь на себе переть его в лагерь, то ты жестоко ошибаешься.
— Муген! Я ж тебе сказала — поищи каких-нибудь лекарственных трав!
— Э. Ты как, вообще, помнишь, что я не местный? Не знаю я никаких долбанных японских трав! Вот хрень. Я и на Рюкю-то никаких трав не знаю.
Я наконец поднимаюсь на ноги. Фуу тоже встает и предлагает мне на нее опереться. Но это слишком неудобно — мы разного роста. К тому же она такая маленькая. Если я на нее свалюсь, это будет больно и не очень-то прилично. В конце концов, это всего лишь лихорадка. Никак не пойму, как это случилось. По-прежнему ставлю на то, что это яд.
Я прохожу полпути до лагеря и сваливаюсь.
-
-
08.05.2009 в 10:16Мои родители умерли от чахотки. Такое часто бывает. Меня не было с ними, когда их не стало. К тому времени я уже жил у друга семьи, к которому они меня отправили, человеку, который когда-то занимался кендзюцу вместе с отцом и у которого теперь было собственное додзе. Я был еще совсем маленький, но уже понимал, что они умирают, и я их больше никогда не увижу. Но я не плакал, когда уезжал с Мариа-сенсеем. Я не хотел, чтобы родители догадались, что я знаю, насколько они больны. Пусть они лучше считают, что мне ничего неизвестно и не беспокоятся о том, что мне будет плохо от того, что они не в силах изменить.
Сначала я занимался кендзюцу потому, что был зол на родителей, которые бросили меня одного. Самый плодотворный способ избавиться от гнева — махать шинаем, пока ладони не покроются пузырями. Трудно грозить небу кулаком, когда от перенапряжения трясутся руки.
Потом я занимался кендзюцу, потому что считал, что если не добьюсь успехов, учитель меня выгонит. И когда понял, что у него не было ни малейшего намерения от меня избавиться, я по-прежнему продолжал заниматься кендзюцу.
Потому что к тому времени у меня не было ничего другого.
Иногда мне снится один и тот же сон. Я наблюдаю за поединком учителя, поединком на полном серьезе. Какие-то отморозки избили одного из самых бедных учеников. Думаю, он не смог расплатиться с долгами, которые наделал. Они преследуют его до самого додзе, и тут в разборку вмешивается сенсей. Он приказывает им убираться, потому что только ученикам школы разрешены здесь поединки. Они не обращают внимания.
Как же быстр он был… Молниеносно. Без лишних слов. Он убил их так быстро, что я не успел даже выдохнуть. Я не мог оторвать взгляда от троих человек, лежащих во дворе, их крови, смешивающейся с грязью и стирающей следы. Я знаю, знаю, что должен быть в ужасе, но чувствую дрожь возбуждения. Я в благоговейном страхе. Никогда еще не были столь очевидны невероятные возможности катаны.
Правосудие. Закон. Честь. Всё опирается на меч. Справедливость. Храбрость. Мощь. Всё это существует в чистом виде лишь в то мгновение, когда мечник выбирает жизнь над пропастью между жизнью и смертью.
На следующий день ученика, который прибежал в додзе за защитой, выгоняют из школы. «Твоя ошибка обагрила кровью мои руки», — говорит учитель юноше. — «Человек не должен занимать деньги, если не сможет их вернуть. Лучше прозябать в нищете, но сохранить достоинство, чем жить в довольстве, но обесчещенным. Твое присутствие здесь больше нежелательно».
Эти слова. Эти слова. Как учитель мог забыть свои собственные слова? Лучше бы школа Мудзюу Шинкен прозябала в нищете, но сохранила достоинство, чем существовала в довольстве, обесчестив себя воспитанием бездушных убийц. Как он мог забыть?
Учитель поворачивается к молодому человеку спиной. И мы, следуя его примеру, тоже. Однако ученик просит, молит о прощении. И когда никто не отзывается, этот ученик совершает сеппуку во внутреннем дворике, пока вся школа многозначительно его не замечает.
Все, кроме меня.
Я оборачиваюсь и смотрю.
И я всё еще вижу это во сне. Вижу молодого человека, имя которого я уже давно забыл, который опускается в грязь на колени, пристально глядя учителю в спину. Вижу, как он вынимает вакидзаси и просит учителя простить ему то, что он опозорил школу своими действиями. Я не отворачиваюсь, когда он распахивает юкату и вонзает лезвие в живот.
Я вижу, как он падает на землю, щекой в грязь, а взгляд его всё еще устремлен на энгаву в надежде, что сенсей бросит на него хоть один последний взгляд, что хотя бы напоследок сенсей ему скажет, что тот поступил правильно. Я вижу, как он ждет прощения…
Которого никогда не получит.
~ От переводчика ~ «Титаник», конечно, рулит вечно, вместе со своими крылатыми фразами.