Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

24.07.2016

Пишет  Нежная Валькирия:

Первый трейлер 4 сезона
Ключевые слова к 4 сезону:

1) Тэтчер
2) Смит
3) Шерринфорд





Перевод  sherlocup2011:

читать

МОРИАРТИ: Скучали по мне?
ШЕРЛОК: Что-то грядёт. Может быть, это Мориарти, а может, и нет. Что-то грядёт.
ЛЕДИ СМОЛЛВУД: Мы вернули вас, чтобы вы этим занялись. Что вы собираетесь делать?
ШЕРЛОК: Что бы там ни было, что бы он ни планировал, я знаю, где всё начинается.
ДЖОН: Просвети меня.
ДОКТОР ЗОЛА: Мы бла-бла-бла бесконечно бла-бла-бла, мистер Холмс?
ШЕРЛОК: О, нет, не бесконечно (слово "бесконечно" вне контекста, так что род и число могут меняться).
МОЛЛИ: Ради Христа, Шерлок, это не игра!
ДОКТОР ЗОЛА: О нееет! МУАХАХАХА!
*всё, что они знают, подвергнется проверке*
ЛЕДИ СМОЛЛВУД(?): Вы говорите, что знаете, каков его следующий шаг.
*все, кого они знают, будут в опасности*
МИССИС ХАДСОН: Убирайтесь из моего дома, вы, рептилия!
МАЙКРОФТ: Дороги, по которым мы ходим, скрывают демонов. И твои ждали очень долго.
ШЕРЛОК: Держи меня в курсе.
МАЙКРОФТ: В курсе чего?
ШЕРЛОК: Ни малейшего понятия.

Видео с русскими субтитрами!

Видео с озвучкой!

24.07.2016 в 20:29

Пишет  BaracudaJ:

+3

@темы: вся жизнь - игра, фильмы

---

20.08.2007

Пишет  Night Shine:

Джонн Донн
Все, надеюсь, помнят заклятье, которым Болотная ведьма заколдовала Хоула:
В «Ходячем Замке» значение и перевод несколько иной

«Майкл поспешно сунул ей в руки странную, чуть светящуюся бумажку. Даже для чар вид у нее был необычный. Крупные печатные буквы слегка расплывались перед глазами, и по краям бумажки тоже были дрожащие серые разводы, словно тающие тучи.
— Ну, что вы думаете?
Софи прочитала:

«Ухвати звезду с небес!
Мандрагору раздобудь!
Отчего хромает бес?
Как мне прошлое вернуть?
Как бы мне сирен послушать?
Ковы злобы как порушить?
И отколе ветер в поле
Подгоняет добру волю?

О чем здесь говорится?
Вторую строфу напишите сами».

Софи была крайне озадачена. Ей случалось и раньше совать нос в заклинания, но ничего подобного она не видела. Она дважды перечитала серые буквы, и лихорадочные объяснения Майкла ей ничуть не помогали.

Читала она превосходно — не только мелодично, но еще и так, что вторая строка совпала по ритму с первой, а Софи раньше казалось, что это решительно невозможно.

Ты — великий чародей?
Зреть незримое рожден?
Проскачи сто сотен дней,
Сединою убелен,
Чтоб, вернувшись, мне поведать
И о дивах, и о бедах
И принесть
Злую весть:
Честных женщин в мире несть.
Если ты…

Хоул страшно побледнел. Софи увидела, как по его виску сползает капелька пота.
— Благодарю вас, — проговорил он. — Не надо дальше. Не хочу вас затруднять. В последней строфе речь идет о том, что даже хорошая женщина неизбежно окажется неверной, да? Вспомнил. Какая глупость. Конечно, Джон Донн.
Мисс Ангориан опустила книгу и пристально взглянула на него. Хоул вымученно улыбнулся:
— Нам пора. Вы не передумали насчет ужина?
— Нет, не передумала, — ответила мисс Ангориан. — Вы хорошо себя чувствуете, мистер Дженкинс?
— Просто лучше не бывает, — отозвался Хоул и потащил Майкла и Софи за собой — сначала вниз по лестнице, а потом в жуткую безлошадную повозку. Невидимые наблюдатели наверняка решили, что мисс Ангориан несется за ними по пятам с шашкой наголо. Они имели полное право на подобные выводы — особенно если учесть скорость, с которой Хоул запихал своих спутников в повозку и рванул с места.
— Что случилось? — спросил Майкл, когда повозка с ревом и скрежетом взлетела вверх по склону, а Софи изо всех сил вцепилась в сиденье. Хоул притворился, будто не слышит. Поэтому Майкл дождался, когда Хоул запрет повозку в сарай, и повторил вопрос.
— Ничего особенного, — легкомысленно отмахнулся Хоул, снова направляясь к желтому зданию под названием «Ривенделл». — Просто-напросто меня настигло проклятие Болотной Ведьмы. Рано или поздно это должно было произойти. — Открывая садовую калитку, он задумался, словно подсчитывая что-то в уме. Софи услышала, как он шепчет: — Сто сотен… Десять тысяч… Это примерно день Середины лета…
— Что — день Середины лета? — поинтересовалась Софи.
— Мне стукнет сто сотен дней, — отозвался Хоул."

Я недавно Скачала книгу "Звездная пыль" .
В начале там стоит тоже самое стихотворения Джонна Донна, которым в книге Дианны Уинн Джонс "Ходячий замок" Болотная ведьма заколдовала Хоула!

SONG
by John Donne

Go and catch a falling star,
Get with child a mandrake root,
Tell me where all past years are,
Or who cleft the Devil"s foot,
Teach me to hear mermaids singing,
Or to keep off envy"s stinging,
And find
What wind
Serves to advance an honest mind.

If thou beest born to strange sights,
Things invisible to see,
Ride ten thousand days and nights,
Till age snow white hairs on thee,
Thou, when thou return"st, wilt tell me
All strange wonders that befell thee,
And swear
No where
Lives a woman true, and fair.

If thou find"st one, let me know,
Such a pilgrimage were sweet;
Yet do not, I would not go,
Though at next door we might meet;
Though she were true when you met her,
And last till you write your letter,
Yet she
Will be
False, ere I come, to two, or three.

Это считается наиболее правильным переводом этого стишка:

ПЕСНЯ (из Джона Донна)
пер. Елена Халтурина

Ты с небес схвати звезду!
Ведьмин откопай цветок!
Где, скажи, «вчера» найду,
Как копыто черт рассек,
Как внимать русалок пенью,
Не поддаться наважденью,
Кто б завлек
Ветерок
Постоянства на порог!

Если видишь ты с рожденья
Всех насквозь, тогда скорей
В путь! Навстречу приключенью,
На мильон ночей и дней!
Воротишься убеленный,
Всё видавший, умудренный,
Чтоб ответить,
Что на свете
Верной красоты не встретить.

Если встретилась такая,
То ты странствовал не зря.
Нет... Надежда то пустая!
Будь хоть в двух шагах она.
Истинно в ней будет всё
Пока пишешь мне письмо.
Но покуда
Я прибуду,
Трижды ложным станет чудо.

А в «Звездной пыли» он совершенно другой:
Песня
Пер. Ф. Толстого

Поймай рукой метеорит,
Сорви мне папоротник цвет,
Найди след чертовых копыт
И место всех ушедших лет.
Учи внимать русалок пенью
И от завистников терпенью.
И есть ли слух
От злых старух
Чтоб укреплял высокий дух?

Когда провидцем ты рожден,
Что видит скрытый смысл вещей,
Скачи за дальний небосклон
И проплыви все сто морей,
Вернись и расскажи мне честно
Все тайны, что тебе известны,
Но там и тут
Напрасен труд
Искать красавиц, что не лгут.

Скажи мне, если из людей
Такую кто-нибудь найдет,
Но нет, не поспешу я к ней,
Пусть в двух шагах она живет.
Уж такова красавиц суть —
Она сумеет обмануть.
Пока в пути,
Как ни крути,
Двух-трех успеет провести.

Но самое гениальное в этой истории, это то, что на одном сайте выложили после перевода, я была в восторге:
Посвящение всем переводившим Донна, особенно стихируянам

Сегодня не ловлю я мух,
И не ищу помарок след.
Вдохнул и ты свой пылкий дух
В слова, что «совершенства нет».
Ах, сколько ни переводи,
Все те же распри... раз, два, три...
Что за судьба?!
Когда ж, когда
Не ускользнет от нас звезда?

И новый пилигрим спешит
Всем доказать: уж он найдет!..
Пером, как посохом стучит...
Он Донна нам переведет!
А вдруг ты прав? Будь добр твой путь!
Сайт просветить не позабудь!
Тут классно, друг!
Тут... вон из рук...
И снова заколдован круг!

И снова нам на звездный лов,
Опять цветы да корни рвать
в клешнях двух разных языков
И рифмы к смыслам подгонять...
И слушать ругань с похвалой,
И шишки вместо звезд хватать,
Опять взлетать,
Опять копать,
И пеньем пенье воспевать

(2001)
© Copyright: Haltrin, 2000

Я смеюсь и падаю под стол, но все это вместе взятое кажется великолепной английской шуткой)

@темы: поэзия, кружева слов, вся жизнь - игра, книжное, цитаты, звёздная пыль

---

@темы: няшность

---

Первая глава одной истории...

    Пожалуй, я уже тогда почувствовал приближение беды. Ржавая решетка ворот, преградившая нам путь, и пряди тянувшегося с реки тумана, обволакивавшие острые навершия прутьев, словно горные пики, и поныне остаются для меня символами изгнания. Вот почему моя повесть начинается сразу после того, как мы переплыли реку, причем я, ученик гильдии палачей Северьян, едва не утонул.
    – А стража-то нет, – сказал Рош, мой друг, Дротту, который и без него отлично видел, как обстоят дела.
    Парнишка по имени Эата неуверенно предложил обойти кругом. Кивок и жест веснушчатой руки означали несколько тысяч шагов через трущобы под стеной и подъем по склону холма – туда, где стена Цитадели выше всего. Этот путь мне еще предстоит пройти – гораздо позже.
    – И нас вот так, запросто, пропустят через барбикен? Ведь за мастером Гурло пошлют.
    – Но почему стража нет на месте?
    – Какая разница? – Дротт тряхнул решетку. – Эата, попробуй – может, пролезешь меж прутьев.
    Что ж, Дротт – наш капитан. Эата просунул меж прутьями плечо и руку, и тут же стало ясно, что дело безнадежно: туловище не пройдет.
    – Кто-то идет, – прошептал Рош.
    Дротт выдернул Эату из решетки.
    Я оглянулся. Там, в конце улицы, мелькали фонари; до ушей моих донеслись шаги и голоса. Я приготовился прятаться, но Рош удержал меня:
    – Погоди! Они с пиками!
    – Думаешь, страж возвращается?
    Он покачал головой:
    – Слишком много.
    – По меньшей мере, дюжина, – подтвердил Дротт.
    Мы еще не обсохли после купания в Гьолле. В памяти своей я и посейчас стою у тех ворот, дрожа от холода. Как все, что, будучи с виду непреходящим, неотвратимо идет к концу, мгновения, казавшиеся тогда неимоверно быстротечными, напротив, возрождаются вновь и вновь – не только в памяти моей (которая к конечном счете не позволяет пропасть ничему), в биении сердца, в морозце по коже возобновляются они, совсем как наше Содружество ежеутренне возрождается к жизни под пронзительный рев горнов.
    Насколько позволял судить тускло-желтый свет фонарей, на подошедших не было доспехов, однако при них имелись не только пики, замеченные Дроттом, но и топоры с посохами. А на поясе их вожака – длинный обоюдоострый нож. Но меня гораздо сильнее заинтересовал увесистый ключ на шнурке, обвивавшем его шею, по виду он вполне подошел бы к замку на воротах.
    Малыш Эата беспокойно шевельнулся. Главный, заметив нас, поднял фонарь над головой.
    – Мы ждем здесь, чтобы пройти внутрь, добрый человек, – громко сказал Дротт.
    Ростом он был повыше, но темное лицо его выражало крайнюю степень почтения.
    – Только после рассвета, – буркнул вожак. – А пока, ребята, ступайте-ка по домам.
    – Добрый человек, страж должен был впустить нас, но отлучился куда-то…
    Вожак шагнул к нам, причем ладонь его легла на рукоять ножа.
    – Нынче ночью вы сюда не пройдете.
    Какое-то мгновение я боялся, что он догадался, кто мы.
    Дротт отступил, а мы встали за его спиной.
    – Кто вы, добрые люди? С виду – не солдаты…
    – Мы добровольцы, – сказал один из подошедших. – Пришли охранять своих умерших.
    – Значит, вы можете пропустить нас.
    Вожак отвернулся.
    – Туда не войдет никто, кроме нас.
    Ключ его заскрежетал в замке. Ворота распахнулись. И, прежде чем кто-либо смог помешать ему, Эата метнулся внутрь. Кто-то выругался; вожак и еще двое добровольцев ринулись следом, но Эата оказался проворней. Его шевелюра цвета пеньки и залатанная рубаха, попетляв среди осевших могил нищих, исчезли в зарослях изваяний выше по склону. Дротт тоже устремился за ним, но его схватили за руки.
    – Нужно же найти его! Не украдем мы ваших умерших…
    – А тогда зачем вам туда понадобилось? – спросил один из добровольцев.
    – Собрать травы, – отвечал Дротт. – Мы – подмастерья у лекаря. Больных ведь нужно лечить, как по-твоему?
    Доброволец молча таращился на него. Погнавшись за Эатой, человек с ключом бросил свой фонарь. В неверном свете оставшихся двух фонарей доброволец выглядел вовсе глупым и невинным; по-моему, он был просто каким-то чернорабочим.
    – Ты должен знать, – продолжал Дротт, – что некоторые ингредиенты обретают полную силу лишь будучи извлечены из кладбищенской почвы при лунном свете. Скоро ударят заморозки, и все погибнет, а нашим мастерам не обойтись без запасов на зиму. Три мастера устроили нам разрешение войти сюда нынче ночью; этого же парнишку я нанял у его отца нам в помощь.
    – А вам не во что складывать эти… составляющие!
    До сих пор не устаю восхищаться находчивостью Дротта!
    – Мы вяжем их в снопы и высушиваем, – с этими словами он, без малейшей заминки, вынул из кармана клубок обычной бечевки.
    – Понятно… – пробормотал доброволец, явно ничего не понимавший.
    Мы с Рошем придвинулись к воротам поближе, но Дротт, напротив, отступил на шаг.
    – Если вы не позволите нам собрать травы, мы лучше пойдем. Пожалуй, мы теперь не отыщем там даже этого паренька.
    – Никуда вы не пойдете. Его нужно убрать оттуда.
    – Хорошо…
    Дротт нехотя шагнул в ворота. Мы, в сопровождении добровольцев, двинулись за ним. Вот некоторые мистические доктрины утверждают, будто вещный мир создан не чем иным, как человеческим разумом, поскольку управляют нами искусственные категории, в которые мы помещаем предметы, по существу недифференцированные, еще более неосязаемые, чем изобретенные для них слова. Вот этот самый принцип я в ту ночь понял интуитивно, едва услышав, как доброволец, замыкавший шествие, захлопнул за нами ворота.
    – Ну, я пошел дежурить при своей матери, – сказал доброволец, молчавший до сих пор. — И так сколько времени потратили даром – ее уже за лигу отсюда могли бы унести!
    Прочие согласно забормотали, и отряд рассыпался. Один фонарь двинулся влево, другой – вправо. Мы же с оставшимися добровольцами поднялись на центральную аллею, которой всегда возвращались к рухнувшему участку стены Цитадели.
    Я не забываю ничего. В этом – моя природа, радость моя и проклятие. Каждый лязг цепи и посвист ветра, оттенок, запах и вкус сохраняются в памяти моей неизменными. Я знаю, что так бывает не со всеми, однако не могу представить, как может быть иначе. Наверное, это – наподобие сна, когда не осознаешь того, что творится вокруг. А несколько белых ступеней, ведших к центральной аллее, и сейчас стоят перед моим взором…
    Воздух становился все холоднее. Света при нас не было, да вдобавок с Гьолла начал подниматься туман. Несколько птиц, прилетевших ночевать на ветвях сосен и кипарисов, никак не могли угомониться, тяжело перелетая с дерева на дерево. Я помню, что чувствовали мои ладони, растиравшие мерзнувшие плечи, помню мерцание удалявшихся фонарей среди надгробных плит, помню запах реки, принесенный туманом и пропитавший мою рубаху, смешавшись с резким запахом свежевскопанной земли. В тот день я едва не утонул, запутавшись в гуще подводных корней, а ночью – впервые почувствовал себя взрослым.
    Раздался выстрел – я никогда прежде не видел такого. Лиловая молния расщепила темноту, словно клин, и темнота с громом сомкнулась вновь. Где-то рухнул монумент. И вновь – тишина, в которой, казалось, растворилось все вокруг. Мы пустились бежать. Неподалеку закричали люди, сталь зазвенела о камень, точно чей-то клинок ударил по могильной плите. Я рванулся прочь по совершенно незнакомой (по крайней мере, так мне показалось) аллее, узкой – едва-едва разойтись двоим, выложенной обломками костей и вонзавшейся, точно сломанное ребро, в небольшую низинку. В тумане не разглядеть было ничего, кроме темных глыб памятников по бокам аллейки. Затем дорожка внезапно, точно ее выдернули, исчезла из-под ног – видимо, я где-то прозевал поворот. Едва увернувшись от обелиска, словно из-под земли выросшего передо мною, я на полном ходу врезался в человека, одетого в черное пальто.
    Он оказался жестким, точно дерево; удар при столкновении сшиб меня с ног и на время лишил способности дышать. Человек в черном пальто тихо выругался, а затем я услышал свист рассеченного клинком воздуха.
    – Что случилось? – спросил другой голос.
    – Кто-то налетел на меня. И исчез, кто бы он ни был.
    Я замер.
    – Открой фонарь.
    Этот голос принадлежал женщине и был очень похож на воркованье голубки, если не считать повелительного тона.
    – Госпожа, они накинутся на нас, как стая дхолей, – возразил тот, на кого я налетел.
    – Они в любом случае скоро будут здесь – Водалус стрелял. Ты должен был слышать.
    – Ну, выстрел их скорее отпугнет.
    В разговор снова вступил человек, заговоривший первым – я был тогда еще слишком неопытен, чтобы распознать характерный акцент экзультанта:
    – Лучше бы я не брал это с собой. Против людей такого сорта – нужды нет.
    Теперь он был гораздо ближе; какое-то мгновение я мог видеть его сквозь туман – очень высокий, худощавый, с непокрытой головой, он стоял возле толстяка, на которого я наткнулся. Третьей была женщина, закутанная в черное. Лишившись дыханья, я не в силах был двигаться, однако как-то сумел отползти за постамент статуи и, едва оказавшись в безопасном месте, снова принялся наблюдать за ними.
    Глаза постепенно привыкали к темноте. Я различил правильное, продолговатое лицо женщины и отметил, что она почти одного роста с худощавым человеком по имени Водалус.
    – Трави помалу, – скомандовал толстяк, скрытый теперь от моих глаз.
    На слух, он находился всего лишь в паре шагов от того места, где я прятался, но из виду пропал надежно, точно вода, вылитая в колодец. Затем я увидел, как к ногам худощавого придвинулось что-то черное (должно быть, тулья шляпы толстяка), и понял, в чем дело: толстяк спустился в могильную яму!
    – Как она? – спросила женщина.
    – Свежа, как роза, госпожа! Запаха почти не чувствуется, тревожиться не о чем. – С невероятным для его сложения проворством он выпрыгнул из ямы. – Берите другой конец, сеньор; вытащим легче, чем морковь из грядки!
    Что сказала после этого женщина, я не расслышал. Худощавый ответил:
    – Тебе не стоило ходить с нами, Tea. Как я буду выглядеть перед остальными, если вовсе ничем не рискую?
    Они с толстяком закряхтели от напряжения, и я увидел, как возле их ног появилось что-то белое. Оба наклонились, чтобы поднять его. И вдруг – точно амшаспанд коснулся их своим сияющим жезлом – туман всклубился, уступив дорогу зеленому лунному лучу. В руках их был труп, тело женщины. Темные волосы ее спутались, лиловато-серое лицо отчетливо контрастировало с длинным платьем из какой-то светлой ткани.
    – Видишь, сеньор? – сказал толстяк. – Как я и говорил. Ну вот, госпожа, – осталось всего ничего. Только за стену переправить.
    Стоило этим словам слететь с его губ, я услыхал чей-то вопль. На дорожке, ведшей в низинку, появились трое добровольцев.
    – Придержи их, сеньор, – буркнул толстяк, взваливая тело на плечо. – Я пригляжу за дамами.
    – Возьми это, – сказал Водалус. Поданный им пистолет сверкнул в лунном луче, словно зеркальце.
    – Сеньор, — ахнул толстяк, – я и в руках-то никогда не держал…
    – Возьми, может пригодиться!
    Водалус нагнулся и поднял что-то наподобие темной палки. Металл прошуршал по дереву, и в руке его оказался узкий блестящий клинок.
    – Защищайтесь! – крикнул он. Женщина, точно голубка, заслышавшая клич арктотера, выхватила блестящий пистолет из руки толстяка, и оба они отступили в туман.
    Трое добровольцев приостановились, затем один двинулся вправо, другой – влево, чтобы напасть разом с трех сторон. Оставшийся на белой дорожке из обломков костей был вооружен пикой, а один из его товарищей – топором.
    Третьим оказался вожак добровольцев – тот самый, что говорил с Дроттом у ворот.
    – Кто ты такой?! – закричал он. – Какого Эребуса явился сюда и чинишь непотребства?!
    Водалус молчал, но острие его меча пристально следило за добровольцами.
    – Вместе, разом! – зарычал вожак. – Взяли!
    Однако добровольцы замешкались, и прежде чем они смогли приблизиться, Водалус ринулся вперед. Клинок его, сверкнув в тусклом лунном луче, заскрежетал о навершие пики – точно стальная змея скользнула по бревну из железа. Пикинер с воплем отскочил назад; Водалус отпрыгнул тоже (наверное, опасаясь, как бы двое оставшихся не зашли с тыла), потерял равновесие и упал.
    Все происходило в темноте, да и туман вовсе не улучшал видимости. Конечно, я видел все, однако и мужчины и женщина с правильным, округлым лицом были для глаз моих лишь темными силуэтами. И все же что-то тронуло меня. Быть может, готовность Водалуса умереть, защищая эту женщину, заставила меня проникнуться к ней особой симпатией и уж наверняка породила восхищение перед самим Водалусом. Сколько раз с тех пор я, стоя на шатком помосте посреди рыночной площади какого-нибудь городишки и занося мой верный «Терминус Эст» над головою какого-нибудь жалкого бродяги, окутанный ненавистью толпы и – что еще омерзительнее – грязным сладострастием тех, кому доставляет наслаждение чужая боль и смерть, вспоминал Водалуса на краю могильной ямы и поднимал свой клинок так, точно бью за него.
    Водалус, как я уже говорил, споткнулся. В тот миг я поверил, будто вся жизнь моя брошена на чашу весов вместе с его жизнью.
    Добровольцы, зашедшие с флангов, кинулись на него, но тот не выпустил из рук оружия. Клинок сверкнул в воздухе, хотя хозяин его еще не успел подняться. Помнится, я подумал, что мне очень пригодился бы такой меч в тот день, когда Дротт сделался капитаном учеников, а затем живо представил себя на месте Водалуса.
    Человек с топором, в чью сторону был сделан выпад, отступил, а другой ринулся в атаку, выставив перед собою нож. Я к этому моменту уже поднялся на ноги и наблюдал за схваткой через плечо халцедонового ангела. Водалус едва увернулся от удара, и нож вожака добровольцев ушел в землю по самую гарду. Водалус отмахнулся мечом, но клинок был слишком длинен для ближнего боя. Вожак, вместо того чтобы отступить, бросил оружие и сжал Водалуса в борцовском захвате. Дрались они на самом краю могильной ямы – наверное, Водалус увяз в вынутой из нее земле.
    Второй доброволец поднял топор, но в последний миг замешкался – ближним к нему был вожак. Тогда он обошел сцепившихся на краю могилы, чтобы ударить наверняка, и оказался меньше чем в шаге от моего укрытия. Пока он менял позицию, Водалус вытащил из земли нож и вонзил его в глотку вожака. Топор взметнулся вверх; я почти рефлекторно поймал топорище под самым лезвием и тут же оказался в самой гуще событий. Ударил ногой, взмахнул топором – и внезапно обнаружил, что все кончено.
    Хозяин окровавленного топора в моих руках был мертв. Вожак добровольцев корчился у наших ног. Пикинер успел удрать, лишь пика его мирно лежала поперек дорожки. Водалус поднял из травы черную трость и упрятал в нее свой меч.
    – Кто ты?
    – Северьян. Палач. То есть ученик палача, сеньор. Ордена Взыскующих Истины и Покаяния. – Тут я набрал полную грудь воздуха. – Я – водаларий. Один из тысяч водалариев, о которых тебе не известно ничего.
    Слово «водаларий» мне довелось слышать где-то однажды.
    – Держи!
    Он вложил мне в ладонь предмет, оказавшийся небольшой монеткой, отполированной до такой степени, что на ощупь она казалась жирной. Сжимая монетку в кулаке, я стоял возле оскверненной могилы и смотрел ему вслед. Туман поглотил Водалуса еще прежде, чем тот выбрался из низинки. Через несколько мгновений серебристый флайер, острый, точно стрела, со свистом пронесся над моей головой.
    Нагнувшись за ножом, выпавшим из горла вожака добровольцев – видимо, тот, корчась в судорогах, выдернул его, – я обнаружил, что все еще сжимаю монетку в кулаке, и сунул ее в карман.
    Вот мы полагаем, будто символы созданы нами. На самом же деле это символы создают нас, определяя наши формы своими жесткими рамками. Солдату, принимающему присягу, вручают монету – серебряный азими с чеканным профилем Автарха. Принять монету – значит принять на себя все обязанности, связанные с бременем военной службы; с этого момента ты – солдат, хоть, может быть, ни аза не смыслишь в обращении с оружием. Тогда я еще не знал, насколько глубоко заблуждение, будто подобные вещи оказывают влияние, лишь будучи осмысленными. Фактически такая точка зрения есть суеверие – самое темное и безосновательное. Считающий так верует в действенность чистого знания; люди же рациональные отлично понимают, что символы действуют сами по себе либо не действуют вовсе.
    Итак, в тот миг, когда монетка упала на дно моего кармана, я ничего не знал о догмах, исповедуемых движением во главе с Водалусом, но совсем скоро изучил их все – самый воздух был насыщен ими. Вместе с ним я ненавидел автократию, хоть и не представлял себе, чем ее можно заменить. Вместе с ним я презирал экзультантов, неспособных восстать против Автарха и отсылавших ему прекраснейших из своих дочерей для церемониального конкубината. Вместе с ним я питал отвращение к народу, которому так сильно недоставало дисциплины и здравого смысла. Из тех же ценностей, которые мастер Мальрубиус пытался привить мне в детстве, а мастер Палаэмон прививал и по ту пору, я принял лишь одну – верность гильдии. И был абсолютно прав – теперь для меня было вполне приемлемо служить Водалусу и в то же время оставаться палачом. Так оно складывалось и тогда, когда я пустился в долгий путь, завершением коему стал мой трон.
    
(с)

@темы: книжное

---

Честно спер из подписи под чужой аватарой....

Счастье тоже неизбежно (с) Камю

Смерть - тоже приключение (с) Питер Пэн

запись создана: 07.11.2009 в 16:16

@темы: цитаты

---

    Занимаюсь цитированием любимых стихотворений... которые упорно крутятся в мыслях последние дни и, вероятно, хотят быть процитированными. Да я, в принципе, не против. Особенно если хорошее.

Прозрачное небо. Прозрачные травы.
И воздух прозрачен...
Наверно, мы живы. Наверно, неправы -
А как же иначе?

Мы бродим у зеркала пруда - и тени
У самого края...
Случайно заметим свои отраженья -
И их не узнаем.

Мне нравится быть неумелой, нелепо
Смывая весёлость.
Прозрачные травы. Прозрачное небо.
Прозрачен твой голос...


© Rhiannon

запись создана: 29.12.2011 в 07:07

@темы: поэзия, кружева слов, не мои творения

---

Смотрю очередную серию о мисс Марпл и думаю о христианстве... ничего хорошего не думаю. Сколько было трагедий из-за запрета на разводы. Сколько попыток найти добродетель и счастье в отказе от любви - ради долга. Но разве это правильно? Что за долг - отказаться от истинного чувства ради фальшивого союза, в котором все равно нет и не может быть счастья?

Христианская мораль не предполагает счастья в земной жизни. Но что стоит за этим? Я не верю, что цель Бога - заставить людей быть несчастными. Какая ему выгода или радость от миллиардов несчастных людей? И ладно бы просто несчастных - но к тому же и постоянно живущих во лжи и возводящих свою способность жить во лжи - в добродетель.

Мне кажется, скорее Бог желал бы от людей, чтобы они были хорошими. Но в настоящем смысле этого слова - честными, милосердными, щедрыми.

Разве не так?

По-моему, оскорбительны для Бога такие верующие, которые видят в нем самодовольного садиста, упивающегося чужой болью, лестью и бесконечным нытьем - выпрашиванием "бонусов". Если высшая Сила - наделенная и Высшим Разумом - существует, то зачем ей лживые, лицемерные, запуганные льстецы-мазохисты?

запись создана: 03.05.2011 в 00:00

@темы: размышлизм, люди

---

Детям не рассказывают, что на свете есть драконы, - они сами уже это знают.
Им рассказывают, что дракона можно одолеть.
(с) Г.К. Честертон

Зло имеет много масок, и самая опасная из них - добродетель
(с) Икебод Крейн

запись создана: 27.05.2010 в 04:40

@темы: вся жизнь - игра, цитаты

---

@темы: маразм крепчал..., пирожки с котятами

---

15.01.2016 в 13:41

Пишет  *Zoi*:

Мориарти в Киеве!
Немного забавности в нашем городе:

15.01.2016 в 00:30

Пишет  Киев:

В киевском метро хакеры взломали сеть рекламных мониторов в вагонах. Как сообщают «Комментарии», во всех вагонах поместили фото профессора Мориарти из известного сериала «Шерлок».

]

@темы: няшность, пирожки с котятами

---

14.08.2014

Пишет  Space Of Grace:

19.09.2013 в 12:07

Пишет  Celtic Rover:

Хайку ирландских поэтов

Случайно наткнулся на следующую статью и мне показалось это чудесным. Хайку приобретает что-то новое. Одним словом - магия...

~---*---~

вдали от целительных пляжей
море на моем столе…
раковина

~---*---~

средь весеннего поля
коричневая лошадка –
копыта в нарциссах

~---*---~

скользкий тротуар…
но этой зимой мне в помощь
отцовская палка

~---*---~

собираю ягоды
поймала бледное солнце
в миску из серебра

~---*---~

на моей улице
оно первым зацвело
это кривое дерево!

~---*---~

заброшенная гавань
старые сети
все еще ловят мусор

~---*---~

(с) Остальное здесь

@темы: поэзия, кружева слов, понравилось, красота спасет мир

---

    - Лорд Крис-Тален.
    - Вэй’Ченселин.
    Наверное, мне следовало уйти от него, поскольку показать слабость Магистру – первое в списке неприемлемых вещей для такого, как я… или каким я был прежде, не знаю. Но у меня попросту не было сил. Вставать. Идти. Заботиться ещё и о том, что подумает обо мне этот Луч с внешностью слегка повзрослевшего Вила. Какая, в трясины, разница.
    Он не выражал намерения вступать в разговор, просто сидел рядом. И от этого почему-то становилось спокойнее. Его длинные пальцы играли с каплями воды, рассыпаемыми фонтаном; я смотрел и почти уже не испытывал тех чувств, которые вызвала наша «тёплая беседа» с предполагаемым будущим родичем. Хотя насколько я знал себя, это был чистейший самообман. Болевой шок. Сперва ты задыхаешься от боли, потом перестаёшь ощущать вообще что-либо, а потом эта боль падает на тебя с утроенной силой. А как лечить такие раны, я не знаю. Вил далеко. И он не должен это испытать.
    Хотя он ведь ловит только ощущения тела. Кажется. Ну и прекрасно.
    Ага, ну просто замечательно.
    - Лорд Энтис, я не смогу помочь, если не буду знать деталей. Что случилось?
    Его рука едва ощутимо легла мне на плечо. Вечер выдался прохладный, а его прикосновение согревало. И это был Магистр. Лжец по определению, жестокий, коварный. И брат отца моего Вила. Почти его брат.
    Я искоса глянул на него. Их внешнее сходство изрядно смущало, хотя теперь, вблизи, я видел разницу. Совсем другие глаза. Не жгучая пронзительная тьма Вила, а густой шоколад… и тепло. Такого тёплого и совершенно не сковывающего взгляда я, наверное, ни у кого не встречал. Казалось, в нём навсегда поселилась тихая сдержанная улыбка.
    - Милорд? Я понимаю, вы не верите мне. Но вам нечего опасаться, с учётом моей клятвы лорду Эдрину. А если вы расскажете, вам станет легче. Даже если я не смогу по-настоящему вам помочь.
    - Какая клятва?
    Я с досадой поморщился: это прозвучало невежливо и высокомерно, словно я говорю с провинившимся служителем, а не с человеком старше и несомненно выше меня – по знаниям, уму и опыту уж наверняка.
    - Прошу прощения, вэй’Ченселин. Я не хотел быть грубым.
    Он легко усмехнулся краем губ.
    - Вы и не были, милорд. Так вэй’Вил не сказал вам о клятве? Я удивлён.
    - Он ушёл так внезапно, - вырвалось у меня. И кажется, никаких тайн здесь не осталось: я сам слышал, каким хриплым и сдавленным стал мой голос. И как сделать его нормальным, я не представлял. Я вот-вот перед ним заплачу.
    - Я отговаривал его, - негромко сказал он. – Связь Пламенеющего и Творителя очень сильна. Даже без Поля я чувствую её – возле вас и прежде, рядом с ним. Сейчас она натянута и вибрирует… по-моему, это причиняет вам боль.
    - А ему?
    - Мне кажется, нет. Хотя мой контакт с Камнем не столь прочен, чтобы сказать наверняка.
    - Не надо звать меня лордом, - невпопад попросил я. Не очень понимая и своё настроение, и эту просьбу.
    - Энтис? - он улыбнулся. Сейчас я легко мог бы принять его за ровесника. - Тогда Чен. И зови на «ты». Формальностей мне с избытком хватило и дома, и здесь, с вэй’Рейном.
    Я скованно кивнул. Как бы молодо он ни выглядел, но он был Луч – один из пяти негласных правителей Тефриана, всеведущих и всесильных… или такими мы привыкли их считать. И относиться с почтением. Даже мы, дети Ордена.
    - Давай так. Я расскажу о своей клятве. А ты расскажешь мне о том, что тебя огорчило. Идёт?
    - Зачем тебе?
    Я совсем перестал понимать себя. Его тон и обращение, допустимые лишь для друзей, и рука на моём плече, и навязанный мне разговор о вещах более чем личных… мне следовало в негодовании всё это прекратить. А мне было легко и спокойно с ним рядом – как давно ни с кем… кроме, быть может, отца, которого я почти и не помнил. Или он вообще был первым. Мне хотелось продлить это ощущение, удержать его.
    - Разве всё происходит зачем-то? Мы лечим тех, кому больно, потому что боль – это неправильно. В ней нет красоты. А фонтан красив, как и сад… твоя печаль слышна, как неверная нота, растоптанный цветок.
    - Это не печаль.
    - Обида? Гнев?
    - Он обращается со мной как с ребёнком, причём недоразвитым и нечестным, - этого я точно не стал бы говорить никому – разве что Вилу. – В итоге я и выгляжу так. Смешно и глупо. Значит, гнев разрушает красоту? Ты чувствуешь это всегда?
    - Нет, слава Мерцанию. – Он усмехнулся. – Я с собой бы покончил, будь так. Чем ярче Кружево, тем сильнее ощущаешь все перемены в нём. Ты здесь ярче всех, тебя невозможно не слышать.
    - Да ладно. Вэй’Рейн… я рядом с ним… вообще исчезаю. – У меня дёрнулись губы. – Он явно ярче.
    - Громче. Но это совсем другое. – Он задумчиво посмотрел на меня, что-то оценивая. – Объяснить?
    Я безразлично пожал плечами, соглашаясь. Сохранить самообладание в любом случае не получилось. А он - Луч, способный воспринимать цвет и запах мелодий Кружев… глупее, чем притворяться с ним, - только добиваться общения на равных с лордом Мерейном.
    А я и это уже проделал. Предел глупости успешно преодолён. Чем ещё я могу насмешить этого Луча… Ченселина?
    - О разнице Вэй и Вейхан ты знаешь?
    - Отчасти. Вил объяснял, но я не всё понял. Здешние Вэй, они в действительности – вейхан?
    Ченселин не выглядел ни позабавленным моим невежеством, ни раздражённым, что Вил решился учить меня. Он смотрел на причудливые узоры, рисуемые фонтаном, всем своим обликом странно гармонируя с вечером, ветром и влажным шелестом струй. Я не впервые пожалел, что не слышу мелодии Кружев, как песни.
    - Вейхан громче, ты прав. У них больше чистой силы Чар - от природы, они родились такими. Это можно сравнить с силой лесорубов или кузнецов. Иные люди уже с детства крупнее и мускулистее прочих, а при должной тренировке они не только преумножают свою силу, но и выучиваются верно её направлять. Владеть ею не только для того, чтобы поднимать тяжёлый молот или топор, но наносить этим орудием выверенный, точный удар. В итоге кузнец может выковать и меч, и тончайшее кружево. Силы мало. Нужно умение.
    - Вейхан создали Поле?
    - Да, сплели его, выковали из ткани Мерцания. Поле – ловушка для огромной силы. Способ захватывать и преобразовывать её. Использовать как щит, как путь… ты понимаешь, о чём я?
    - Не знаю, - я виновато усмехнулся. – В Тени не учат устройству Поля. Путь – к чему?
    - Этому, к сожалению, уже давно не учат и в Звезде. Путь между разными местами. Для слуха, для зрения. И для тела, если обладать даром Чар и навыком высвобождения Кружев. Что такое нырок, представляешь?
    - Вэй перемещаются так. – Я сглотнул внезапно обжегшую рот слюну со вкусом неситовой горечи. – Я видел, как ныряет Вил. Ощущал.
    - Больно?
    Я молчал. «Больно» - это определение не подходило. Не более, чем словом «грусть» можно было описать мои чувства во время давешнего нашего с Вилом разрыва.
    Чен убрал руку с моего плеча, и я вдруг этому почти огорчился. Его пальцы накрыли мой сжатый кулак. Я едва замечал его прикосновения, и в то же время – от них делалось как-то… надёжно. Словно я мог бы упасть – без малейшего колебания зная, что он подхватит меня. Это было странно. Непривычно. Впервые.
    - Ты уверен, что лекция о вейхан нужна тебе именно теперь? – совершенно спокойно спросил он.
    - Почему нет.
    - Например, потому, что раны надо лечить. Так чем он поранил тебя? Вэй’Рейн?
    - Это не рана. – Я помолчал. Он терпеливо ждал. – Он так ведёт себя всегда. Мне стоило бы привыкнуть.
    - Не уверен. Позволишь мне судить?
    Мысль о том, что кто-то может что-либо ему не позволить, вызвала у меня невольный короткий смех. Он улыбнулся так, будто прекрасно понял меня. Впрочем, конечно, он понял. Я ни на миг не сомневался.
    - Не надо тебе этого знать, - с внезапной усталостью сказал я. Да что внезапного - привычной настолько, что я уже перестал замечать её, а теперь она вылезла наружу, сцапала меня липкой паучьей сетью и в ближайшее столетие не собиралась выпускать. – Он просто меня терпеть не может. Ещё с того раза. Из-за Джис, скорей всего. И не скрывает. Его право.
    - С того раза?
    Мне хотелось послать его подальше по его важным вэйским делам или, лучше, послать отсюда самого себя и послушаться мудрого совета. Вместо этого я сидел, обняв руками колено и подставив лицо мокрой фонтанной пыли, и рассказывал. Тот странный мой переход, рывок в неизвестное, мир чужих и пугающих Вэй и звёзд, которых прежде не видел… и Джиссианы, с ласковыми губами, льдистым смехом и глазами убийцы. Джиссианы, возле которой я постоянно и необъяснимо чувствовал присутствие Вила. Ловил это в ней самой. В её голосе, фразах, выражении лица. А она чувствовала это во мне. И не сопротивлялась. Я не знал, как ей сказать, да и надо ли, и вообще – что именно говорить… а она знала уже тогда. Ей нравилось…
    Зато вэй’Рейну не нравилось ничего. Тогда. Сейчас. Вероятно, больше всего я устраивал его мёртвым, но не повезло, я им пробыл недолго. Вот уж кого я никак не мог бы обвинить в том, что всё же проснулся.
    - По-моему, ты преувеличиваешь. Равнодушие я могу понять, но неприязнь не бывает без повода. А ты разве что-то плохое сделал ему? Или кому-либо здесь?
    Я в который раз вяло пожал плечами, без интереса глядя на непонятно что обозначающую скульптуру в центре фонтана.
    - Кто знает. Наверное.
    - Совершённое без намерения – не зло. А он не ребёнок, чтобы этого не понимать. И что это могло быть, Энтис? Ссора? Резкое слово? Отказ в любви?
    Я встряхнулся и недоумевающе посмотрел на него. Его губы беззвучно смеялись.
    - Пробудись. Вил говорил, у тебя особая память, тебе довольно увидеть раз – и запомнить до мелочей. Ну так вспомни. Это важно. Неприязнь Магистра не родится из пустяка. И ею опасно пренебрегать.
    - Да нечего вспоминать. Я появился из ниоткуда, я не мог ничего ему объяснить, я догадался о слежке, и его ученица в меня влюбилась. Я не разбираюсь в Магистрах, Чен. Что из этого – не пустяк?
    Он вздохнул и едва заметно изогнул бровь. Я не уловил бы движения, если бы не присматривался – в заведомо бесполезной попытке понять, насколько он со мной искренен и вообще чего добивается.
    - Всё, пожалуй. Под определённым углом зрения. Но ему нравятся тайны. Взаимосвязь Джис и Вила не менее странна и необъяснима, однако Вил никакой враждебности не ощущал.
    - Потому что Вил – ожившее пророчество Люта. Так он считает.
    - Да. Это я знаю.
    - Не всё ли равно, как он ко мне относится? Почему это волнует тебя?
    - Разве тебя – нет?
    Я помедлил в поисках ответа и с некоторой растерянностью покачал головой:
    - Нет. Мне неприятно. Но волноваться-то о чём. Он больше не отнимет тех, кого я люблю. Не сотрёт мою память. И не помешает вернуться домой, когда настанет время. Ну что он мне может сделать?
    Ченселин как-то неуловимо изменился. С виду он остался прежним, но теперь это был не тот юноша, с которым мы запросто болтали, а Луч Звезды – и кажется, в гневе. Хотелось надеяться, что не из-за меня.
    - Может он многое, поверь. Этот мир живёт по своим законам. И только Рейн стоит между нами и серьёзными неприятностями. Не он ведь самолично решает нашу судьбу. Есть те, кто имеет право ему приказывать. И мы для них – опасность. Ты же в прошлый раз ощутил это.
    - Или вообразил.
    Он скептически сощурился.
    - Тогда я не был Творителем. Или они сильнее нашего Камня?
    Чен снова вздохнул. Кажется, с сожалением.
    - Допустим, нет. Но Камень означает войну. Готовность уничтожать. Это танец на грани… неверное движение, лишний взмах ресниц, и кто-то полетит в пропасть. А тогда рухнет всё. Ты видел Воссияние?
    Я застыл, невольно чувствуя, как сжимаюсь, леденею. Как перед глазами и вокруг вновь начинают виться языки пламени. И запах… плоти… которая горит, моя или нет, неважно… крики, Джер. НЕТ!
    - Ну, всё, всё, - мягко напевал или шептал глубокий, как океан, и такой же убаюкивающий голос. – Тише, тише. Ты в безопасности. И это не повторится. Я обещаю.
    Я лежал на траве, бездумно глядя в звёздное небо и чуть морщась от сияющего прямо в глаза круглого серебряного диска – луны, смутно вспомнил я, - и без особого интереса гадал, отчего я тут, а не в фонтане. Я сидел на бортике, потом падал – прямиком в воду… потом был только завораживающий шёпот. Покой.
    Лицо Вила заслонило луну, милосердно избавляя меня от слепящего холодного света. Ах нет, не Вил… Луч Звезды. Ченселин.
    Прохладные пальцы лёгкими массирующими движениями касались моих висков, лба, скользили меж прядей волос. Он выглядел спокойным настолько, что его с трудом можно было принять за человека – такой отрешённый, далёкий взор я видел лишь на лицах статуй, изображавших богов, да и те подчас казались более живыми.
    «Эджейан! Что с тобой?!»
    Трясины. Теперь Вил будет сходить с ума от страха, гадая, во что я тут влип, если от этого так больно.
    «Всё хорошо. Я в порядке. Всё абсолютно нормально, и никто меня не обижает. Ну, услышь меня!»
    - Я чувствую колебания Чар, - произнёс голос, в котором шуршал лес и струились волны океана. – Что ты пытаешься сделать? Позвать?
    - Успокоить, - пробормотал я. – Я его испугал.
    - Вил? Когда ты теряешь сознание, когда видения из глубин памяти увлекают тебя – он тебя слышит?
    - И когда чувствую боль, - его лицо расплывалось надо мною, покачивалось, таяло в лунном тумане. Зачем говорю, я не знал, просто это казалось для него важным, а мне было нетрудно. Отчего нет. - Мы учились ставить преграды. Чтобы он не ощущал мои раны, как свои, а я не отражал крик его Кружев. Но когда серен в гармонии, ему это сложно... а я не хочу. Ослаблять серен больнее.
    - Серен...
    Луч выдохнул слово так тихо, что я не расслышал; заметил лишь движение губ. Его глаза постепенно разгорались золотым, жарким, невыносимо манящим пламенем. Казалось, стоит протянуть руку, и я коснусь сияния звёзд.
    - Расскажи мне о серен.
    Сияние было столь прекрасно, что я мог бы рассказать ему все известные мне тайны от Сумрака и Мерцания, лишь бы эта красота не прекращалась. Вот только эту тайну... я просто не знал, как. Глаза застилала влажная пелена, то ли из водяной пыли от струй фонтана, то ли из слёз.
    - Две тени Чар, - мои губы немели, едва выговаривая слова, - станут одной... в Мерцании Изначальном.
    - И чувства станут едины, - мягко продолжил он, - и мысли, и боль... и сумрачные раны?
    - Да.
    Золотое сияние вспыхнуло и обожгло меня. Я едва не закричал. В растерянности глядел на него, мечтая не быть здесь, отшатнуться... но двинуться не было сил, как и закрыть глаза, просить его... остановить.
    «Неприязнь Магистра не родится из пустяка. И ею опасно пренебрегать».
    А я не в состоянии понять, чем ухитрился вызвать гнев Луча. Опасней умноженной втрое неприязни любого, включая вэй'Рейна, магистра.
    Но всё равно. Отблеск Камня на лбу Вила сверкнул во мне, глубоко, мгновением пряной боли пронзая сердце. Всё равно. Я приподнялся, опираясь на ладони; затем встал. И Камень, и золотое пламя Ченселина, всё сплавилось воедино, сойдясь в острие, в точку... серен.
    - Мне кажется, или ты смеешь касаться Кружев Творителя?
    И покачнулся от вновь поймавшей меня зябкой слабости. Его рука удержала мою; твёрдые тёплые пальцы. Он был чуть выше меня. Мы стояли, словно в последний миг перед танцем со сталью, что закончится кровью; не двигаясь, прямо, лицом к лицу. И он не выпускал меня.
    Я не уловил момента, когда он отступил; его просто уже рядом не было. И я мог бы подумать, что не было и нигде, если бы не намёк на силуэт в облачке брызг от фонтана, почти столь же прозрачный, как струи. Его голос был тихим и полным бьющей, как кнут, ярости.
    - А ты и он, вы оба, посмели не рассказать мне. Прежде, чем я войду в его Кружево как учитель. Это и есть ваша драгоценная Тайна? Стоит она того, чтобы в попытке помочь я чудом не убил его?
    Я мог лишь молчать. Горло сжалось так, что не получалось даже дыхания. Всё, на что меня хватало, - отчаянно, из последних сил затенять серен. Вил не должен ничего ощутить.
    - Он обязан был рассказать. Магистр сплетает мелодии двух Кружев, поет голосом ученика. Проникая так глубоко, как это возможно, и чем талантливей ученик - тем глубже. И на что я мог натолкнуться? На связь столь мощную, чтобы менять облик в Сумраке? Что произошло бы с ним, если бы в нём разорвалось чужое, слитое с ним Кружево?
    - Камень, - беззвучно выдохнул я. Моего запала противостоять ему хватило только на то, чтобы терпеть и не падать. И не отводить глаз. - Камень его защитил бы.
    - А ты знаешь - как именно?!
    Далёкий Камень стремился ко мне, бился во мне, пульсировал. А я гасил его своей «нездешней» тенью. Шаг назад, миг назад, на долю секунды, удар сердца, ещё шаг и ещё... вуаль вневременья была столь тонкой, и в то же время - столь обжигающе ледяной, что казалось, даже воздух в лёгких замерзает и режет меня изнутри, обращаясь сотнями крохотных лезвий.
    - Так. Хватит.
    Я снова не заметил его движения, а он уже держал меня за плечи, его дыхание возле моего уха было неровным и тёплым, усыпляющим.
    - Сядь-ка. Вот хорошо.
    Он усадил меня на бортик фонтана и опустился в траву - так непринуждённо, словно нет абсолютно ничего странного в том, что Луч стоит на коленях у ног бывшего Рыцаря.
    - Великая Тайна?
    Я слабо мотнул головой.
    - Ты не знал, что я учу его? Не запрещал?
    - Учить? - выдавил я. Пусть криво, но вышло усмехнуться.
    - Рассказывать мне. О том, что ты зовёшь «серен».
    - Я не могу запрещать ему.
    Его усмешка была куда более убедительной.
    - Разве любой Рыцарь не вправе приказывать любому Вэй?
    - Я не Рыцарь больше.
    И всё, я уже знал: проиграл, он поймал меня окончательно. Мне не удержаться теперь, будь я хоть дважды Творитель...
    Но он словно и не услышал. Спокойный, собранный, невозмутимый. На лице Вила - непривычно взрослые глаза цвета шоколада.
    - Мне следует извиниться. Лорд Крис-Тален. Я был непростительно резок. Что следует мне сделать, чтобы заслужить прощение?
    Я сглотнул. Теперь тут не было ни намёка на иронию: он был предельно серьёзен. И кажется, взаправду огорчён.
    А я в самом деле не знал, как и о чём дальше с ним говорить. Мне хотелось просто молча исчезнуть. А потом выдернуть сюда Вила, где бы он ни был, сунуть ему любое оружие и отделать в танце так, как только позволит чёртов Камень. Сейчас никакая его Чар меня бы не остановила. Трясины Тьмы, я сам пробудил бы Чар для такого случая!
    Вил. Проклятый самоуверенный идиот. Что ты едва не натворил тут с собой, с ним, со всеми вообще - из-за своей чёртовой вэйской гордости?! Ты здесь самый сильный, и защищаешь всех, и всё во всех мирах способен контролировать? Ну разумеется.
    А что тогда сталось бы со мной?
    Смотреть на Луча мне не хотелось. Совсем. Но наверное, ему тоже не хочется сидеть тут, в обществе безнадёжного болвана и заодно, к несчастью, Творителя, и извиняться за то, что сказал чистую правду не самым почтительным голосом.

запись создана: 29.11.2014 в 22:00

@темы: кружева слов, Знаки Огня, книжное

---

09.09.2009

Пишет  Клятый_Вомпэр:

Ударим эльфингом по троллингу!

По аналогии с троллингом должен существовать и эльфинг. Принципы эльфинга таковы: В тред приходит некое существо и начинает активно соглашаться с автором поста. Сыпать комплиментами. Превозносить до небес интересы автора, его взгляды, пол, возраст, национальную принадлежность. Автор сначала рад, потом горд, потом начинает смущаться, потом раздражается (ибо эльфа заткнуть практически невозможно), потом доходит до белого каления и банит эльфа. После чего мучается угрызениями совести - к нему пришел такой замечательный человек, а он...
Лучше всего эльфинг выглядит в сочетании с троллячими постами. Например - пишет тролль пост: "Сегодня жестоко запинал котенка, бугага." К нему тут же приходит эльф и начинает: "О, как это замечательно - пинать котят! Просто восхитительно! Меня всегда радуют люди с такими необычными интересами! Котята такие милые, когда их пинаешь! Автор, вы обязательно должны еще не раз попинать котенка и вывесить фотографии нам на радость!!!" Тролль в состоянии полного офигения. Он пытается как-то спровоцировать хоть какой-нибудь скандал, но не тут-то было! Эльфов невозможно задеть. Они непробиваемы. Если эльф начинает сдавать позиции, он зовет в тред еще несколько эльфов, которые с удвоенной силой начинают поддакивать автору поста, хором требуя проды и фоток. Тролль плачет, банит всех подряд, но на место каждого забаненного эльфа приходят двое-трое новых. В конце концов тролль удаляет нафиг запись, потом дневник (эльфы перекидываются на другие записи), потом вообще уходит из интернета и больше не появляется. Эльфы еще несколько месяцев вспоминают у себя на дневниках этого чудесного, прекрасного, тонко чувствующего человека, который принес им столько радости и веселья.
Ужасная сила, эти ваши эльфы.

@темы: няшность, вся жизнь - игра, понравилось, пирожки с котятами

---

    ... В основе всего были Время и Красота. И вдвоём они создали мироздание. Порядок и свобода, логика и чувства… соразмерность - и хаос случайностей, без которого не может быть жизни. Но по прошествии многих лет (столетий) с Временем произошло нечто странное… можно назвать это разочарованием, а можно — началом безумия. Он видел, как дети его разума и мечтаний его «второй половинки», брата и возлюбленного, и альтер-эго, — создают жестокость и зло как из стремления к порядку, так и из той свободы души, которую дарит вложенная в них Красота. И всё, что могло обернуться прекрасным торжеством свободы и разума, — обращается в прах. И он решил остановить время. И всё переиграть. Это казалось простым и логичным решением.
    Но Красота, обладающая нежным сердцем и широкой душой, исполненной свободы, не желала этого — она пришла в ужас. Отсюда между ними возникли разногласия. А они привели к горечи и отторжению. И поскольку Бог Времени глубоко любил Красоту — то это отторжение причинило страшную боль… и углубило его безумие. И однажды он так измучился этим раздором в себе, что решил выбросить из себя всё, что создавало раздор… свое сердце, способное любить и болеть. Он вырвал из себя всю свою любовь и всё, что желает красоты и тянется к ней, — и выбросил, как мусор. Но потом узнал, что Красота подобрала этот умирающий цветок и вырастила его… и Бог Времени вынужден был смотреть, как единственное близкое и дорогое существо, забыв его, лелеет прекрасное дитя — Огненный Цветок… И это чувство, что его забыли, вызывало у него горечь и гнев, и он окончательно впал в безумие — по меркам богов… Он пожелал убить Красоту.
    Он ошибался — его любили. Ведь в любви Красоты к Огненному Цветку, символу юности и страсти, — была её любовь к Времени, каким он был некогда…
    А ещё раньше, пока разногласия не стали столь острыми и не разлучили их окончательно, Время (уже решив уничтожить созданные ими миры) создал для этого оружие. Но не совсем оружие… он создал сущность, отчасти живую, но отчасти - предназначенную наносить неотвратимые и мощные удары, обращающие миры и вселенные в пыль. Это было отчасти его игрой, отчасти — выходом наружу его безумия… но отчасти — и это важно — то был его способ примириться с Красотой: создать некое дитя — и разделить его воспитание. Перебросить мостик между ними. И в самом деле: когда Красота увидела это дитя, полу-бога и полу-машину, то заинтересовалась и взяла к себе. И тут с изумлением и сочувствием Красота узнала: это живое орудие смерти вышло чересчур живым — чересчур сходным с ним и его возлюбленным братом, каким он был некогда, — но главное, что это дитя вовсе не желало быть орудием смерти. Оно желало лишь свободы — и поэзии, восхваляющей всю прелесть и беспорядочность жизни, всё ее многообразие… Машина уничтожения оказалась мягкосердечным и жаждущим любви юным поэтом.
    И в те дни (или столетия) Красота разделяла с юношей странствия, мысли, стихи. И учила его, что всякое живое, мыслящее и чувствующее создание свободно выбирать путь — кто бы, зачем и каким образом его ни создал. В те дни юный поэт был счастлив… А потом рознь между Красотой и Временем усилилась, и Время забрал обратно свое дитя, свое орудие смерти. И запретил приближаться к Красоте. И стал убеждать его в том, что судьба его, долг и назначение — подчиняться Времени безоговорочно и уничтожать по его повелению.
    И хотя сердце юного поэта разрывалось, но он почитал и любил своего отца Время, считая долгом ему повиноваться. Пока однажды Время не приказал ему идти и убить Красоту.
    Ту, что юный поэт считал матерью и любил больше всего на свете.
    Но он пошёл, потому что не мог ослушаться. Он ведь всё-таки был оружием Времени и не был волен в выборе… Он пришёл как воин, несущий гибель, и Красота вышла к нему с протянутыми руками, зовя как любимое дитя в свои объятия… но Огненный Цветок выбежал ему навстречу, закрывая собою Красоту, — видя, что как бы ни мучился поэт, но он нанесет удар. Он знал — ведь как-никак, он был некогда сердцем Времени… И рыдая от боли и горя, тщетно пытаясь остановиться, юный поэт ударил его, и растерзанный в клочья Цветок Любви упал под ноги Красоты алыми лепестками. И та, в ужасе и гневе, каких не испытывала ранее никогда — ведь Красота по природе легка и беспечна, как смеющееся дитя, — она разрушила облик и суть того, кто был ее любимым сыном, живым воплощением Красоты во всех ее ипостасях и видах…
    Но он не исчез окончательно. Погиб юный мечтательный поэт, но орудие смерти, искалеченное, отравленное горечью, предательством, страхом и болью, — осталось. И вернулось к Времени — защищать его от ярости Красоты. Но было поздно. Ведь в основе Красоты — не только восхищение свободой, но и хаос… и этот хаос, буря разрушения, овладела Красотою, потерявшей и свой возлюбленный Цветок, и своё дитя, и жестоко преданной старым другом, близким, как половина души… Красота обратилась в вихрь смерти, и её ужасная ярость уничтожила всё живое вокруг… и в итоге уничтожен был тот, кто остался от мечтательного поэта, так любившего ветер и звёзды, и само Время рухнуло под её натиском — а в этот миг Красота прозрела, очнулась от бешенства, владевшего ею, и на руинах, полных теней, страданий и проклятий, она увидела себя не Красотою, но самым страшным уродством мира, и убила себя — в последний миг желая вечного сна и безмолвия, как ничего на свете, так велика была её скорбь и так непереносимы страдания.
    То было очень, очень давно…
    Но боги не уходят легко — тем более, те, кто накрепко связан узами любви и ненависти, верности и измены…
    И однажды они возродились — забыв себя, забыв, кем были, и зачем нужны миру, и что способны совершить.
    Но это была уже совсем другая история…
    

@темы: кружева слов, книжное, люди, Смерть Повелителя снов, Голос Звёзд, звёздная пыль

---

Утащенный с МП набор цитат из произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина (оригинал записи)

    Многие склонны путать два понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».

    Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.

    Нет, видно, есть в божьем мире уголки, где все времена — переходные.

    Просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития.

    Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют…

    Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.

    Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.

    Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.

    Увы! не прошло еще четверти часа, а уже мне показалось, что теперь самое настоящее время пить водку.

    У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!

    — Барышня спрашивают, для большого или малого декольте им шею мыть?

    В болтливости скрывается ложь, а ложь, как известно, есть мать всех пороков.

    Страшно, когда человек говорит и не знаешь, зачем он говорит, что говорит и кончит ли когда-нибудь.

    Талант сам по себе бесцветен и приобретает окраску только в применении.

    Всякому безобразию своё приличие.


Полный текст процитированного «цитатника» здесь

@темы: цитаты, понравилось, пирожки с котятами

---

Наш путь не удержать -
С обрыва в никуда
И не унять пожар,
И падает звезда,

И каждый поворот -
В туман и миражи,
И каждый шаг - на лёд,
И это значит жить...

@темы: стишность, Demonic Kingdom, Голос Звёзд, пирожки с котятами

---

    Чужие ритмы нас завораживают.

    Ты читаешь потрясающую книгу - и вдруг она незаметно влезает в тебя, проникает, как змея или яд... или нечто куда менее цензурное.

    Заражаешься. Не понимая того.

    Я внезапно понял, что уже много лет «болен» Амбером... странствиями Корвина меж Теней. Его похожими на причудливый сон изменениями реальности.

    Такое странное и ошеломляющее открытие: вдруг понять, кем ты хочешь быть. Нет, кем ты не быть не можешь... и сравняться не можешь тоже. Не потому, что не хватит сил, а просто потому, что я - не Желязны.

    Но это нечто сродни внезапной влюбленности (которой у меня не было) - такое открытие. Открытие учеником своего настоящего учителя. Это так странно, так остро, этого не описать.

    А я даже ничего не знаю о его жизни. Не знаю, был ли он одинок или окружен любовью, поддержкой и заботой. Не знаю, легко ли давался ему Амбер и прочее, и какая из его сказок была его самой любимой, и в ком из его ошеломляющих героев было больше всего от него.

    Какой-то маразм. Роза для Экклезиаста заставила меня сблизиться с одним человеком, а Корвин - по-настоящему увидеть другого... а я ничего не понимал. Такое незаметное отравление... такая странная посмертная любовь.

    Он умер, когда после многолетнего перерыва решил дописать «Амбер». Умер внезапно. Ушел в Янтарное королевство дорогой причудливых Отражений?

    Может, у меня бред. Потому что это и вправду глупо - писать сквозь слезы признание в любви тому, кого не знал - и знаю много лет... и кто давным-давно ушел за черту. Просто потому, что мне вдруг показалось, что в неожиданно вырвавшихся у меня строках неведомо о чем - я увидел его. А я ведь даже не всё подряд у него люблю. Может, теперь полюблю?

    Он был моим учителем, потому что он показал мне, как ломаются каноны. Он открыл новый жанр... как я ненавижу это чертово слово, оно такое лживое... Он был таким немногословным - и таким страстным. В его героях смешалась жестокость и сентиментальность. И какая-то дикая щедрость... они все полны пламени. Огненные, полные любви... даже когда убивают. «Умереть в Италбаре»... я помню оттуда строки. «Дорожные знаки»... помню, где и как впервые читал... Задним числом - он, оказывается, расставлял вехи на всем моем пути. Тема для романа... наша странная страстная лав-стори с Роджером Желязны...

    Только разве это закончено? Вот в чем главное чудо любви такого рода... он навсегда останется со мной. Но это правда так смешно... Вдруг понять, что именно к его манере я всегда подсознательно стремился, к его лаконичной экспрессии, к его умению писать о бурях и вулканах - так буднично и спокойно...

    Это больно. Потому что это - как биться в стену... Как хватать себя за руки и не давать писать... Потому что я ненавижу сюжеты, и описания погоды-природы, и всё, что нужно «чтоб читатель тебя понял»... я по-настоящему чувствую себя свободным только когда пишу сны. Когда могу отпустить себя и послать к черту этого непонимающего разобиженного идиота читателя, которому надо всё разжевать, потому что ему лень шевелить мозгами... Стены, где я запер себя. Когда стал не писать, а разжевывать. Когда я стал гадать, надо это в книгу или не надо, потому что это лишнее в рамках сюжета.

    Я не Роджер Желязны, мне этого не простят.

    Я не хуже, но это глубоко внутри... но я же знаю, что я не хуже. И в то же время - не верю в это. Не верю самому себе. Чего же мне-то не хватает?!

    Кто был с ним рядом?.. или ему не надо было никого рядом? Надо, я знаю... все его книги пронизаны огромной важностью и ценностью Тех, Кто Рядом.

    Я не хочу писать ничего, что хоть отдаленно напоминает «любовные романы». Ничего слезливого, ничего слабого... Но что же у меня пока получается?

    Почему оно всё заперто во мне, и как, наконец, сломать эту стену между моими сказками и ими же на бумаге?

    Я не хочу умирать просто так. Всё слишком иллюзорно, кроме силы чувств, кроме странного ощущения полноты жизни, когда я читаю чьи-то строки... Ну какой идиот выдумал, что это - не реальность?

    Один человек, который много лет был очень дорог мне, дочитал «Амбер» и сказал: «Я ненавижу такие книги. Когда они заканчиваются, то оставляют тебя опустошенным. Ты больше не можешь жить, словно потерял любимого друга». Это был очень сдержанный человек, а тогда он плакал... потому что книга закончилась. Он сказал, что понял, кто он... кто знает, может ли он быть одним из принцев Амбера, или просто одним из десятков его отражений... И наш мир - попросту одна из многочисленных теней...

    А мы? Такие сумасшедшие, которые не чувствуют реальности этой реальности? Может, все такие люди (не люди?) - дети Янтаря, заблудившиеся принцы и принцессы, несущие в себе эту кровь, как дар, как проклятие... Я хочу на эту дорогу. Просто хочу.

    Роза для Экклезиаста... Роза в пустыне... подснежник в мире вечного льда... Это так утомляет, эта клетка.

    Если я помню, то что я помню?

    Кто мне скажет - что?

    Если это самообман, я хочу окончательно сойти с ума.

    И больше никогда, никогда не сомневаться...

    и сломать барьер. Остальное - иллюзии. Ничто больше не важно.


    Дело за малым: мне всего-то нужна сила Принца Амбера...

запись создана: 28.08.2009 в 17:17

@темы: вся жизнь - игра, книжное

---

    — Это несправедливо!
    Голос был тихим, но напора в нём вполне хватало для крика. Этот диссонанс вызывал тревогу. Нери никогда не влезал в отношения своих подопечных слишком глубоко — он вообще не любил влезать. Да ещё и подслушивать не предназначенные для его ушей разговоры. Это делало всё довольно сложным — ему ведь оставили братиков для обучения и воспитания… а воспитывать он не умел, да не очень-то и хотелось. С чего бы? Его никто не воспитывал, если не брать в расчёт цепи, побои и прочие радости его жизни до встречи с Повелителем Льда; а уж такое «воспитание» он не стал бы применять ни к кому даже и под угрозой смерти, медленной и мучительной. Ему хотелось дружить. Хотелось охранять. Присматривать, чтобы в процессе освоения сил они сами себя не поранили. Братиков и то, и другое вполне устраивало…
    А сейчас ему хотелось быть одному, бродить по лесу и подбирать к песне последние строки. И уж точно — не вникать в чужие разборки.
    — Ты знаешь, что справедливо, — голос Джеда был ровным и негромким. И холодным настолько, что сводило зубы. — Ты не послушался. Значит, заслужил наказание. А если противишься, то заслужил вдвое.
    Нери притаился за высоким кустом, скрывающим его целиком. Те двое были хорошо видны ему: младший медленно пятился, делая совсем крохотные шаги; губы чуть подрагивали, лицо пылающее и напряжённое — таким он бывал перед очередным рискованным испытанием. Хотя нет — от испытаний Зой никогда не уклонялся. А сейчас он явно пытался прекратить что-то, остановить... брата, наступающего на него с длинным прутом в руках. Спокойного. Как всегда.
    Такого Нери раньше не видел. И видеть не желал бы. Особенно — этого ледяного неотвратимого спокойствия.
    — Я не сделал ничего плохого!
    — Ты сделал то, что я запретил тебе.
    — Но ничего же не случилось!
    — Не имеет значения. Мужчина должен отвечать за свои поступки. Всегда.
    — И всегда будешь бить меня?
    Это вышло совсем тихо. Но уступать он явно не собирался. Хотя и на победу не рассчитывал. Нер знал это чувство… помнил его. Слишком хорошо. Собственно, весь этот год он прилагал усилия, чтобы окончательно забыть. Он тихонько вышел из своего укрытия за спиной мальчика, так что, сделав ещё шаг назад, тот натолкнулся на него и поневоле остановился. Нери положил руку ему на плечо и явственно ощутил, как Зой теряет волю к сопротивлению, сдаётся. Безнадёжность. Он невольно сжал худенькое плечо сильнее, едва замечая, что делает: эта внезапная покорность почти ранила.
    А Джед выглядел так, словно всё шло по намеченному плану, и вообще не происходило ничего особенного. Хотя Нер мог поспорить, что друг предпочёл бы в этот момент обойтись без его компании.
    — Давай его сюда.
    Зой глянул на Нера искоса. Слишком взрослым и отчаянным для ребёнка взглядом.
    «Ну и пусть».
    Даже безмолвный голос малыша отдавал безысходностью. Нер сузил глаза. «Пусть? Ну уж нет».
    — Нери, иди, а? Я с ним сам разберусь.
    — Джед, так нельзя.
    Он сказал прежде, чем успел выбрать слова. И под внимательным взором прохладных, как озеро, глаз друга — чёрт, десятилетнего мальчишки! — едва не поёжился, злясь на себя за ощущение, что вовсе не он, в свои тринадцать, тут старший. И не главный, уж точно…
    «Какой из меня, во тьму, воспитатель».
    — Не лезь, Нер, — мягко и совсем необидно попросил Джед, — пожалуйста.
    Он умел говорить «пожалуйста» таким способом, что придраться к просьбе было невозможно, как и найти повод для ссоры: кроткое бледное личико и весь его вид замершей прямо у ног птички, хрупкая фигурка, которой страшновато коснуться даже резким словом и окриком, словно взять в руки чашку из тонкого прозрачного фарфора… и каждое его слово было приказом, предполагающим абсолютное и быстрое повиновение. Нери это на себе испытал, и не раз.
    «У Малышки в самом деле адски сильная воля, если он решился сопротивляться».
    — Оставь его, Джед. Пожалуйста.
    — Не встревал бы ты, — вот теперь в бесстрастном тоне проснулась нотка досады. — Он виноват и должен быть наказан. И он в курсе. Не убегал бы — всё бы давно закончилось.
    — Я от тебя не убегаю!
    Губы старшего брата презрительно покривились.
    — Ну да. Мужчины не трусят. Они принимают заслуженное молча. А кто скулит и спорит, тому ещё и за трусость достанется. Всё честно.
    — Нет, нечестно! Я боли не боюсь! Это просто… неправильно. — Сжатые кулаки едва заметно дымились. — Я делал всё, как ты велел, когда это было важно!
    — Это важно всегда.
    — Только потому, что ты сказал? — под державшей его рукой Нера он весь напрягся и чуть дрожал, как натянутая до предела струна. — Я же почти всегда слушаюсь! Не беру твои вещи, в комнате у тебя ничего не поджёг. В зеркала твои не влезаю. И те двери… я просто смотрю туда. Не вхожу. Не веришь?
    — Верю. Отцепись от него и иди сюда. Не добавляй.
    — Джед! — он тряхнул головой; в стороны брызнули искры огня. — Ну почему?!
    — Потому что я старший. И хватит трёпа.
    — И Нери тоже! Но он меня не… наказывает так!
    — Ну и зря.
    — И тебя тоже.
    Молчание, захватившее их троих, было таким плотным, что его можно было потрогать.
    В зелёных, как ряска на озере, глазах Малышки трепетали язычки пламени.
    — Джед, — осторожно сказал Нери, чувствуя, что делает шаг по тонкому-тонкому льду, — вообще-то он прав.
    — В чём?
    — Мы друзья, верно? И мы — равные. Он младше, но такой же принц, как мы. Повелитель Стихий. На того, кто тебе равен, нельзя давить силой. Я же с тобой такого не делаю.
    — А что ты делаешь? — тихо спросил Джед.
    — Прошу. Ты просьбу друга можешь исполнить? Я тебя очень прошу, не надо так с ним больше. Ладно?
    — А если нет? Если мы равные и ты не давишь — я могу отказаться. И поступать по-своему. Принцы делают, что хотят. Ведь так?
    — Так. Если ещё хотят без друзей остаться.
    По губам мальчика прошла тень ироничной улыбки — довольно странной для десятилетнего. Хотя если подумать, все они с рождения не вылезали из кучи странного. Может, Джед в чём-то сильнее… или всего лишь откровеннее. Если речь идёт о них.
    — Ты всё-таки заставляешь, Нери.
    — Нет. Но для меня это важно.
    — Почему?
    Память вспыхнула, почти ослепляя. Он едва сдержал желание отрезать: моё дело. И прекратить. Без угроз, без насилия, просто напомнить всего на миг, кто он. Власть звёздного света... от которой отшатывался Кэс. А детишкам много не надо, довольно показать краешек...
    О да. Здорово, Голос Звёзд. Покажи им. И повтори вновь, что всё решает не сила, а равных не принуждают.
    — Не могу видеть, как кто-то причиняет боль тем, кто слабее. Особенно детям.
    — Не смотри, в чём проблема?
    — Мне что, тоже за розгу хвататься, чтоб ты меня слушал?
    — А ты не будешь, — его друг едко усмехнулся. — Не глядя, сложно. Привяжешь и зажмуришься?
    — Да, умереть со смеху. — Он чувствовал себя совершенно беспомощным, почти как в сарае с цепями. Но этого как раз нельзя было показывать. Или нет? Он начинал понимать, почему Кэс не рвался с ними здесь оставаться.
    — Джед, остынь, а? Я знаю, ты хочешь как лучше, но он же не дурак. Он умеет говорить, думать. И не делать того, за что тебе хочется его отлупить. Давай ты просто мне поверишь? Друзьям верят.
    — А ты мне веришь, Нер? — мальчик тряхнул головой, с вызовом глядя ему в лицо. — Всё ты врёшь. Кто сильнее, тот и главный, всегда. Уж лучше бы ты ударил. Честнее. Если мы равны, то докажи это. Уходи.
    — И я тоже, — тихонько произнёс Зой. — Если. Мы… равны.
    — А ты — нет.
    — Потому что маленький? А когда он вырастет, Джед, что ты будешь делать? Послушай, хватит. — Нери с горечью подумал, что если в итоге эти двое и не рассорятся окончательно, то лишь потому, что оба будут считать его или предателем, или идиотом. А Кэс наверняка — и тем, и другим одновременно. — Тебе нужно доказательство, что никто не главный? Ладно, я докажу. Я уйду. Но не дам тебе мешать ему выбирать, уйти со мной или остаться. Каждый решает сам, верно? А потом и я сам решу, как быть. И сделаю то, чего мне делать ну совершенно не хочется. И знаешь, Джед, друга терять я тоже не хочу. Но если надо доказывать, то наверно, терять уже некого. Так?
    Джед сжал губы. Его ноздри чуть заметно раздувались. На Нера он не смотрел, только на брата… или сквозь него. С Джедом никогда было не угадать.
    Прут в стиснутых тонких руках с треском сломался. Мальчик вздёрнул подбородок и сощурился.
    — Нет, не так. И делайте, что хотите, оба. Спасибо, Нери. Класс. Если он теперь шею себе свернёт, когда полезет куда не надо, то ты над его трупом ещё разок мне расскажешь, что все равны и принцы. И друзья.
    Он круто развернулся и ушёл. Обломки ветки упали к их ногам. И вспыхнули почти в тот же миг, когда Нер хлестнул по ним плетью ветра — почти не думая, ему просто хотелось ударить. И лучше по неживому.
    Зой осторожно отступил от него, сел в траву и провёл пальцем по дорожке пепла. Рука слегка дрожала.
    — Прости. — Он глянул на Нера исподлобья. — Я не хотел, чтоб ты из-за меня ссорился… Сердишься?
    — На тебя? Нет. Что ты натворил-то?
    — А на него?
    Нери вздохнул.
    — Не знаю. Давай рассказывай.
    Худенькие плечи напряглись. Из-под растрёпанных волос зелёные глаза сверкнули, почти обжигая:
    — Да ничего.
    Но этот огонь Нери выдерживал легко — глаза в глаза, жаркое пламя и золотое сияние звёзд. Зой мотнул головой, выглядя и протестующим, и несчастным; рыжие вьющиеся пряди упали на лицо.
    — Он сказал не открывать двери в другие места. Потому что некоторые ведут в никуда, и оно затянет и разорвёт на кусочки.
    — Так и есть.
    — Ну и я стал открывать не вблизи, а чуть подальше. Чтоб успеть отскочить и захлопнуть, если что. Но они все были хорошие… просто двери, я видел сквозь них зверей, людей, всякие вещи. Ничего опасного. А мне хотелось понять, как те, плохие, открываются… если знать, то случайно не сделаешь, верно?
    Нери сумел оставить весь набор пришедших на ум красочных комментариев при себе. Малышке такого слушать не нужно. Иных слов ему и вовсе лучше бы не узнать никогда. И уж точно — не от «воспитателя».
    — Я осторожненько их открывал! — как всегда безошибочно уловив смену климата, быстро заверил Зой. — Не целиком, а на малюсенькую щёлочку. И стоял далеко. И как только она открылась, я запер! Наглухо. Ничего мне не сделалось. Та штука, которая тянет, вообще ничего взять не успела, ни листика! А он даже слушать не стал… сразу весь сделался ледяной… тронешь, порежешься… ты почувствовал, да?
    — Он за тебя испугался. Я тоже за такое не похвалил бы.
    — Ты бы разобрался сперва.
    — Я могу разозлиться, — самокритично признал Нери. — И врезать, не разбираясь. Вон как по ветке.
    Мальчик негромко хмыкнул.
    — Это я её сжёг. Ты осторожный.
    — С моей силой будешь осторожным. И тебе надо. А ты не умеешь, и Джед боится. Волнуется о тебе.
    — Нет, — тихо сказал Зой, пристально глядя в выжженную ровной полоской траву. — Джед не волнуется. Я ему не очень нужен, пока не мешаю. Он просто не любит, когда я делаю не как он велит.
    — Если он говорит, как тебе не вляпаться в неприятности, а ты всё делаешь наоборот, чего ж тут любить. Не глупи, Малышка. Конечно, ты ему нужен, раз он твой брат.
    — Ему надо, чтоб я слушался, вот и всё. Он же не брат по правде. Не настоящий.
    Нери встал.
    — Я начинаю жалеть, что полез заступаться.
    Малышка вскинул голову, расширенными глазами всматриваясь ему в лицо.
    — Почему?!
    — Потому что ему сказал — ты умеешь думать. Мне казалось, у тебя и сердце имеется. Значит, я дурак и пойду перед ним извиняться. Если ты так говоришь о том, кто о тебе всю жизнь заботится и без кого у тебя вовсе жизни бы не было, — по мне, так я его зря обидел. Зря сказал, что он не как друг поступает. А он, выходит, всё правильно делал, пытался глупой детке чуток мозгов прибавить. Как мог. И ему же досталось.
    У мальчика тряслись губы. Лицо пылало так, словно ему надавали пощёчин.
    — Нери… но я…
    — Неинтересно, — обрезал он. Отчаянно жалея, что он не Кэс, не кто-то умный, и ему только тринадцать. — Я пошёл. Тебя он не тронет. Дверями во тьму не очень увлекайся. Ты у нас гений, но мало ли.
    — Нер!
    Горячие ладошки сжали его руку, почти всерьёз обжигая. Нери за целый год не видел ни разу, чтоб Зой рыдал так: в открытую, не пряча и не сдерживая слёз. Что-то, а это отлично умели оба брата — не плакать.
    — Не говори так! Нери, ты что?! Думаешь, я его не люблю? Не… благодарен… — он судорожно всхлипнул и резко провёл по мокрой щеке плечом. — Мне он брат, что бы ни было! Навсегда. Только я ему не очень нравлюсь. Он сильный… особенный… Я стараюсь, Нери, правда! Но я не могу сделать так, чтоб он хотел дружить… как с тобой. А теперь ты… тоже бросаешь… Хочешь, я пойду к нему? Пусть накажет!
    Нер поморщился.
    — Не неси ерунды.
    — Я не боюсь! — Зой смотрел на него так, что казалось, вот-вот запылает воздух. — Тогда сам накажи!
    — Отстань уже. Никому это не нужно.
    — Но ты злишься… и он… а виноват я, ну и пусть он меня побьёт, не страшно, зато вы помиритесь.
    — Без тебя справимся. Никто никого бить не будет. — Нер сел на корточки перед Малышкой, низко склонившим голову, так что длинные волосы совсем завесили лицо, и осторожно потянул рыжую прядь: — Эй. Не хотел я сказать, что пусть бы он тебя отлупил, раз ты такая бестолочь, что заботу не отличаешь от власти. Он не должен был. Но это не значит, что тебе можно его не слушаться. Он твой брат и думает о тебе. Он хочет, чтоб ты вырос достойным принцем. И вообще — вырос. Живым и целым. А не тем, кто тупо прыгает по свистку, как зверюшка.
    — Я понял, — прошептал мальчик, не поднимая головы. — Я буду слушаться, Нери. Честно!
    — Здорово.
    Нер поспешно встал, мечтая выпутаться из воспитательной беседы как можно скорее и сбежать.
    — Ты… от меня уходишь? Или… к нему?
    — По делам, — бросил он, совершенно не желая уточнять.
    — Он на меня только сердится, — виновато сказал Зой. — Не на тебя. Если придёшь мириться, он будет рад.
    — Да ну, а я не знал. Не лезь с этим, Малышка. — И с внезапной жёсткостью, удивившей даже его самого, отрезал: — Захочет, сам придёт. Я за ним бегать не нанимался.
    — Джед не придёт. Он гордый. А мы его обидели... то есть, я, — тотчас поправился он, не отпуская друга просящим взглядом: — Он не хотел с тобой кусаться. Я же видел. И ты тоже. Ему плохо сейчас. Не злись на него. Это совсем уж нечестно... давай ты на меня наорёшь или сразимся... ты тогда успокоишься? Хорошо, Нери?
    — Ничего хорошего, — проронил лёгкий, как шорох листьев, колеблемых ветром, голос из отброшенных ветвями теней. Джед и сам выглядел тенью, обманом зрения — тихий и тонкий; сквозь него едва ли не виделись небеса. Он и приблизился совсем невесомо, почти не приминая траву.
    — Кто сказал, что я позволю орать на моего брата?
    — Джед, — чуть слышно выдохнул Зой, глядя на него широко раскрытыми, сразу ярко позеленевшими глазами. Нер с трудом сдержал кривящую губы усмешку. «Плохо ли ему, обижен, виноват или прав, тревожится за другого или себя — он всегда будет тем, кто может нам не позволить. Малышке. Мне. Себе самому, возможно. Только Кэс не в его власти... впрочем, не зря ведь он здесь не задерживается».
    — Он не бестолочь, Нер. Он верно сказал. Что я... подчиняю. Но я этого не знал... не задумывался об этом.
    Хоть и назвав по имени и говоря вроде с ним, Джед не видел его — смотрел он только на брата. Тот замер, не сводя с него глаз, явно стремясь подойти и столь же явно не решаясь.
    — Я не осознавал, что... требую... повиноваться, — казалось, ему стоит усилий выговаривать слова. И Нери вдруг понял абсолютно ясно, словно видел чувства друга так же, как видел его лицо, как солнце, траву и лес, что Джеду почему-то невероятно сложно это говорить — что он ощущает такой пронзительный стыд и такую горечь, будто бы сделал самое гнусное и непоправимое, что человек вообще способен совершить. И это было странно и пугало. Нери совершенно точно предпочёл бы всего этого не знать. И вообще быть отсюда как можно дальше.
    — Ну ничего, — пробормотал Малышка, весь взъерошенный и страшно смущённый. — И что. Ты же не нарочно. А я... правда... могу сделать то, что нельзя... ну, понимаешь. Чтобы не бояться. Чтобы ты... вы оба... замечали...
    — Я всегда замечаю тебя. — Джед не шевельнулся, но почему-то казалось, что он возле братишки, настолько рядом, что между ними есть только этот тихий голос и серьёзный, сосредоточенный взгляд. — Для этого не надо делать опасные вещи одному, просто зови меня или Нера. И неправда, что ты не нужен. Никогда не смей думать так. Друзья не бывают ненужными.
    Зой моргнул и отступил, глядя на брата так, словно тот превратился в нечто неведомое и, вполне возможно, кусачее и голодное. И маняще прекрасное, как бабочки или радуга.
    — Я тебе друг?
    — Ну да. Конечно.
    В свои семь лет Малышка и впрямь был совсем крохой, как и год назад, — даже худенький миниатюрный Джед рядом с ним казался чуть ли не взрослым. Если бы не глаза и тревожащее умение отнюдь не по-детски рассуждать, Нер сроду бы не поверил, что таким крошечным существам уже понятны слова вроде дружбы, власти и гордости.
    — Простишь меня?
    — Да я уже... и не за что вовсе... А ты? — Зой сделал едва заметный шажок к брату и снова застыл, будто до сих пор не решил, лучше поскорее убежать или остаться. — Ты не сердишься больше? И на Нери?
    — Я не сердился, — светловолосый мальчик хмуро передёрнул плечом. — Ну, немного. Не сейчас. На себя — да. Иногда я себя терпеть не могу...
    — А я тебя люблю, — в Малышкином голосе явственно слышалась нотка упрёка, словно он не сомневался, что именно такой порядок вещей и является правильным, и никто, включая самого Джеда, не должен относиться к нему иначе.
    Джед нерадостно усмехнулся.
    — Это потому, что ты маленький и хороший. И любишь всех любить.
    Зой издал неуверенное фырчание, видно, не понимая, то ли его похвалили, то ли поддразнивают. А Нер думал, не может ли быть, что Джед разбирается в методах воспитания куда лучше него — если смог вырастить это чудо природы, в ответ на холод, розги и насмешки столь легко произносящее «люблю». Сам он не умел говорить такого. Даже мысленно. Он вообще не был уверен, что способен понять однажды, что это означает — любить.
    — Нери. — Тихий голос Джеда мигом выдернул его из неуютных раздумий. Как и всегда. — А если бы я не уступил? Ты сказал, что тогда сделаешь то, чего делать не хочется. А что бы ты сделал?
    — Тебе? Ничего. Ушёл бы с Малышкой. А потом позвал бы Кэса — сказать, что я не гожусь тут. Не могу справиться с вами двумя... это была его идея, не моя. И что он должен одного из вас забрать. Пока хуже не вышло.
    Зой преодолел расстояние, разделяющее их с братом, одним стремительным рывком, вцепился в Джеда обеими руками и вжался в него лицом, всем телом, так тесно, как только мог. Джед обхватил его за плечи и притиснул к себе, будто братишку намеревались отдирать от него силой. Нери впервые увидел на всегда спокойном, отрешённом личике совершенно явный, лишённый масок и притворства страх — страх ребёнка перед взрослым, способным сделать с ним что угодно лишь потому, что он куда сильнее. Взрослым, который непредсказуем, опасен, которому ни в коем случае нельзя доверять.
    Это чувство мелькнуло смазанным мгновением и тут же прошло. Джед умел сдерживать такие порывы. И этот железный самоконтроль уж точно не увязывался с возникшей было расстановкой сил «Взрослый против перепуганного ребёнка». Вот только Нер видел его взгляд. Поражённый, беспомощный.
    Малышка рискнул чуточку отлепиться от брата и с таким же ужасом смотрел на Нера из-под обнимающей его руки:
    — Нет! Не надо! Я буду слушаться, я же обещал! И его, и тебя! Нери, пусть он лучше меня всегда наказывает, только не разделяй нас!
    — Я не буду, — быстро сказал Джед. Его руки на братишкиных плечах сжимались всё крепче, но кажется, он не замечал. Похоже, что не замечали оба. — Нер, я его не трону больше никогда.
    — Да пусть! — перебивая, выпалил Зой. — Всё равно, только пусть я с ним! Нери!
    — Он должен быть со мной!
    Про себя Нери беззвучно произнёс: «Кэс». Он никогда не молился богам, хотя знал о том, что другие делают это; в богов он не верил. Но он верил в единственного, кто захотел и смог подарить ему свободу. И когда ему не хватало собственных сил, неважно на что, он думал его имя. Не звал и уж точно — не просил… просто вспоминал это слово и облик, скрытый за ним. От этого становилось легче. Немножечко.
    — Не собираюсь я вас разделять.
    Джед чуть свёл брови, продолжая крепко прижимать к себе брата.
    — И значит, стоит мне снова с тобой поспорить, ты его позовёшь? Если я не послушаюсь?
    Малышкины перепуганные глаза не отпускали его, тревожно ища истинного ответа.
    — Да не надо мне, чтоб ты слушался. Я тебе не хозяин. И никто никому! Тьма… я же об этом и говорил!
    — Позовёшь, Нери?
    — Нет! — почти зло бросил он, страстно мечтая отсюда испариться. — Оно мне надо? Проехали, а?
    — Почему ты сразу мне не сказал? Что или будет по-твоему, или ты нас разделяешь. Я бы на что угодно мигом согласился.
    — Для меня? — тихонечко шепнул Зой, быстро взглядывая брату в лицо.
    — Для нас. Нер, ты в другой раз говори, ладно? Заранее. Если уж плётка наготове, лучше её показать сперва, чем сразу пускать в ход. Я не буду спорить.
    Нер прикрыл глаза. Отчаяние и гнев — на себя, на слишком ясно видящего суть вещей Джеда… то, что он звал звёздной вуалью, стремительно окутывало его, готовясь к удару. Ярость и власть Голоса Звёзд…
    — Я не стану его звать, Джед. И раньше не собирался! И спорь хоть неделю, не замолкая! Я потому и не сказал про Кэса, что это… плётка. Не хочу. И не стану. Во Тьму, я же о том и толковал — друзей не бьют, на равных не давят силой! Вы же не идиоты, чтоб вас только пугать, вы вроде слова понимаете!
    — Я понимаю, — мягко проронил Джед.
    — Я тоже! — Малышка тряхнул головой для пущей убедительности. По стиснутым в кулаки пальцам змеились язычки пламени. — Нери, обещаешь? Мы вместе? И с тобой. Все трое?
    Нер с облегчением кивнул.
    — Обещаю.
    Зой выдохнул и разжал руки. И Джед едва успел отпрыгнуть от метнувшегося прямо ему в лицо огня.
    — Ты что!.. Про контроль слышал?!
    — Ой, прости… — мальчик закусил губу и вдруг, порывисто подавшись к брату, обнял и, выпалив «спасибо!», кинулся прочь, неслышно, как выпущенная из капкана на волю лесная зверушка.
    Джед в кои-то веки выглядел на свой возраст: совсем маленьким и растерянным.
    — За что?
    Нер хмыкнул.
    — Ты сказал, что вы друзья. И ты для него что угодно сделаешь.
    — Ну да… — Джед озадаченно повёл плечом: — Само собой. Будто бы он не знал.
    — А ты раньше говорил?
    — Не помню… какая разница? Я вроде и делал всё… — мальчик нахмурился, отводя взгляд. — Старался.
    — А это главное. Что делаешь, неважно, не всё же получается. Важнее, что стараешься.
    — Я никогда не думал так.
    «Кэс». Нер прислонился к дереву. Жёсткая кора, обросшая лишайниками, больно царапала спину сквозь тонкий шёлк совсем не подходящей для лесных прогулок рубашки. Он приник к стволу сильнее, встречая боль, как защиту, как старого друга. «Кэс. Я должен говорить о вещах, которых не понимаю».
    — Да чего тут думать. Ты о нём заботишься, он тебя любит. Ты только будь помягче с ним. Он для тебя на голову встанет, если не из-за порки, а ты просто его попросишь.
    — Я не знал, что меня можно любить.
    — Почему нет.
    «А меня? И как это — любит? Нуждается? "Не разделяй нас"… Любить — это значит бояться потерять?»
    И когда увидел, что Джеда больше нет рядом, то ощутил странную смесь лёгкости и почти сожаления.
    
    Я полежал на травке, побродил по лесу, нашёл свой любимый изогнутый ствол и повалялся на нём, свесив руки и ноги и рискованно водя пальцами по обманчиво мягким, а на деле острым, как лезвие бритвы, стеблям. Не помогало. Песня улетучилась, я не помнил не то что слов, но даже мелодии. И настроения. Хуже всего, что я совершенно потерял нужное настроение… и даже злиться не получалось. На Малышку, что ли? На него сегодня и так уже нарычали на месяц вперёд. А на Джеда я никогда не умел толком злиться. Остаюсь я. Обеда себе не дать? Или пойти побиться головой об стенки…
    Пойти подальше отсюда, ночью, в сиянии звёзд… и без слов сказать им — для Кэса. Я не справляюсь, я не могу. Я лучше буду раз за разом открывать чёртовы туннели, пока не дооткрываюсь до пустого, и он не утянет меня… в ничто? И моё тело, моя суть, всё, что составляет меня и отличает от мира, обратится в миллионы крохотных невидимых пылинок…
    А тело вообще-то не моё, а Кэса, раз я дал такую клятву. Чужое добро в пыль не превращают.
    Я сорвал с куста лист, сделал себе клубничину, поменял цвет рубашки с белого на кремово-золотистый. Простые действия успокаивали: я всё тот же, не слабак и не бездарь, я это могу. Например, сделать ещё один фрукт — большой, переливающийся множеством цветов, как росинка под солнцем, и будто сияющий изнутри. Правда, вкус я оставил клубничный. Наверное. Есть красоту было жалко, и потом, хотелось сперва похвастаться — отнести Малышке и Джеду…
    То выражение Джеда. Вот в чём было дело. Некоторые вещи не хочется понимать. Я совсем не хотел понять сейчас, что он смотрел на меня, как я сам — на всех людей в мире когда-то. Ты боишься. Хотя нет. Это уже не страх. Ты просто знаешь, что каждый может сделать с тобой любую мерзость, когда захочет. Ты к этому готов. И когда мерзости случаются, это не удивляет, это не ранит душу, это нормально. Ясно, боль не радует, но её нормальности это не отменяет.
    И конечно, никаких друзей. Их просто нет и быть не может. Как и равных. И сильных, которые не бьют за то, что не подчиняешься.
    Я с надеждой посмотрел на свой фрукт, с трудом помещавшийся на ладони, и пошёл к дому. Нам же не обязательно пускаться в длинные разговоры, от которых заранее не по себе и сбежать хочется. Вот фрукт, мне его много, принёс делиться… и заодно вкус на других испытать, обычное такое желание…
    «Видящий ложь». Это Кэс сказал. И попросил его ни о чём не спрашивать, потому что если спрошу, то он не станет отвечать. И это было честно. Но важнее, что он мог велеть, а не просить. И я бы послушался. Даже с радостью: хоть что-то для него, в ответ на то, что он для меня сделал… Но Кэс никогда не велел.
    Чего он ждал от меня — что я пойму, как сдерживать тех двоих, не отбирая свободу? Угу, вот именно я, после всех лет жизни на цепочке.
    Из-за двери в Малышкину комнату слышался тихий плач. Приглушённые подушкой всхлипывания, которые очень хочется скрыть, но не выходит. Я прислонился к стенке и бездумно уставился на фрукт в руке. Чего проще, зайти и утешить… вот только мне казалось, что сейчас он мне не обрадуется.
    Почему-то, входя к Джеду, я об этом не волновался. Хотя он-то на меня разозлился точно, что бы там брату ни говорил. Ну и пусть, на здоровье. Ещё я буду переживать, что какая-то мелочь на меня злится… Он сидел на подоконнике, обхватив руками коленки и прижавшись виском к стеклу, и куда смотрел, было непонятно. Я подошёл и сел рядом.
    — Будешь?
    — Это что? — он поглядел на протянутую ему фруктовую штуковину с явным интересом. — Красиво.
    — Клубника.
    — А пахнет дыней.
    — Я такого не знаю… оно вкусное?
    Он со вздохом повёл плечом:
    — Я не пробовал. Видел только. Запах вкусный.
    — Поехали в город, поищем? Если оно тут растёт. А ты можешь открыть дверь в ваши края? В зеркале?
    Он сжал губы и нахмурился. Потом взял у меня ягоду, осторожно откусил самый краешек, а остальное положил рядом с нами.
    — Класс. Они у тебя и на вкус все разные… оставим Малышке? Ему понравится. В ней внутри словно огонёк.
    — Доедай, я ему ещё сделаю. Это просто.
    — Для меня — нет. — Он хмуро посмотрел на стену, почти скрытую серебристой россыпью зеркал. — Я бы мог, наверно. Только не хочу туда возвращаться. Можно я не буду?
    — А можно ты не будешь спрашивать глупостей? Я что, запрещаю? Не делай, раз не хочется.
    — Спасибо.
    Я почувствовал, что начинаю закипать. Пропавшее было чувство беспомощности успешно вернулось.
    — Я тебя хоть когда-то заставлял?!
    — Спасибо за клубнику.
    Он посмотрел на меня своим особым взглядом — серьёзно и прямо, но в то же время скользя мимо, вдаль… и я не мог увидеть, а только угадать, что в глубине бесконечно отражённых зеркал он улыбнулся.
    — Малышка плачет, — без всякого желания сказал я.
    — Я слышу.
    — Пойти мне к нему? Из-за меня же…
    — Ты бы хотел, чтоб тебя в слезах увидели?
    — Не особо. И пугать его до слёз я тоже не хотел.
    — Ты не напугал его до слёз, — спокойно возразил Джед. — Мой брат от страха не заплачет. От стыда — да. Знаешь, Нери, а ты крут. Куда мне. Вот он сейчас там сидит и мучится, думая, какой я хороший, а он меня не ценил и не слушался. А если бы я сделал по-своему, то он бы не плакал, а злился. Не от боли, я бы его больно не побил, а просто что я с ним вот так могу. Он бы меня считал виноватым. А так — себя. Теперь он точно трижды подумает, что можно, чего нельзя. А ты ж его вроде и не наказывал. Мне до тебя далеко.
    Ругаться выученными в сарае словами или велеть заткнуться было бы неправильно, уж это я понимал. Затыкать его кулаками — тем более.
    — Я такого не добивался.
    — Потому и круто. — Джед снова уставился в окно. — А я не умею. Стараюсь, а ничего не получается.
    Я взял с подоконника остаток фрукта и сунул в рот. Вкус и впрямь вышел не совсем клубничный, но мне понравилось.
    — Не выдумывай. Он живой, здоровый, с мозгами и совестью. Что тебе ещё надо?
    — Мне столько всего надо, Нер, ты просто не поверишь, — тихо произнёс он и уткнулся лбом в стекло. Я неловко потянул его за плечо:
    — Что не так-то?
    — Если бы я умел, — чуть слышно отозвался он, — это я бы от страха мог плакать. Мне и сейчас страшно. Нери, ты серьёзно хотел… ты бы сказал Кэсу забрать меня?
    — Да не хотел я этого. И уж тогда — Малышку. Кэса-то он точно бы стал слушаться. А ты тут при чём?
    — Не знаю. Я как-то… совсем не ожидал, что ты можешь захотеть, чтоб меня… нас тут не было.
    — Сказал же, не хочу. Проехали, а? Да и Кэс не тебя бы выбрал. А скорее, велел бы мне не ныть и справляться самому, а не его делать нянькой.
    — Потому что я ему не нужен?
    — Потому что у него там свои дела. Мы все ему не нужны, если поглядеть.
    — А тебе?
    — Вы нужны, — сердито отрезал я. — Ты же Малышке сам сказал: друзья не бывают ненужными. Сам-то этому веришь?
    Он молча смотрел в окно.
    А я думал о том, что мне всё-таки не отвертеться. Не все слова можно просто отменить и «проехать»…
    — Нер, а зачем ты вообще рассказал про Кэса? То есть, конечно, это было сильно. Мы оба теперь сто раз прикинем, спорить с тобой или сразу бегом соглашаться. — Он искоса глянул на меня. — Но тебя это бесит.
    — А я должен быть сам не свой от счастья?
    — Мог и не говорить.
    — Ты же спросил.
    Он слабо усмехнулся.
    — А соврать никак?
    — Зачем друзьям врать? Хотя от этой правды ты и так мне не веришь.
    Сейчас он выглядел даже младше своих десяти лет. Только глаза были взрослые.
    — Верю. Только… тебе не всё равно?
    Я пожал плечами, чувствуя такое смущение, какого не было даже от моих постоянных ляпов с переходами под оценивающим взором Кэса.
    — Лучше бы сказал, что ничего вам делать не собирался.
    — Тогда я бы точно не смог доверять, — глядя на что-то очень интересное за моей спиной, признался Джед. — Я не привык к честности. И что слабому можно не слушаться. Всё равно думал бы, что у тебя есть… для меня плётка. А раз ты её прячешь, то обязательно ударишь. И будет больно уже по-настоящему.
    — Я бы тебя никогда не ударил по-настоящему.
    — Такая боль не всегда самая сильная. Я бы гадал и гадал, что же ты сделал бы. А то, что ты сказал, да, это страшно. Но теперь я знаю наверняка.
    У меня появилось неуютное ощущение, что я в этом разговоре совершенно ничего больше не понимаю.
    — Оттого, что знаешь и считаешь страшным, ты мне веришь? А если бы я вас не пугал, то не верил бы? Джед, ты о чём вообще?
    — Кто не скрывает плохого, не станет обманывать и в другом. Ты обещал нас не разделять.
    Я кивнул. Что сказать, я не знал, но кажется, тут и не надо было слов. Тут можно спокойно помолчать. А слова поберечь для моей недосочинённой песенки.
    — Сделаешь ещё ягоду, Нер? Со вкусом дыни.
    — Попробую. Если запах сможешь показать.
    Какое-то время я не думал вообще ни о чём, ловя едва слышные голоса звёзд, а Джед сосредоточенно смотрел в далёкие края, недоступные взглядам, лишённым дара странствовать сквозь зеркала.
    — Мне надо подумать, — со вздохом подвёл он итог, бросая на пол извлечённое из воздуха крохотное зеркальце. Оно с тоненьким льдистым звоном упало и, не разбившись, растаяло. — Я вижу запах, могу коснуться его… но там, не здесь. Не как ты видишь и касаешься. Не знаю, как передать.
    — Расслабься, поймёшь. — И наверное, это мои звёзды затуманили мне голову, знакомо бросая на грань отваги и игры с ненужной опасностью, иначе бы я не спросил: — Джед, а что страшного? Кэс не чудовище. Он бы Малышку не обидел. Чего ты так испугался?
    Он нахмурился. Даже без моего «видения правды» я бы догадался, что ответ он предпочёл бы утаить.
    — Малышку нельзя от меня забирать. Он всегда со мной… Нам вообще здесь не место.
    — Почему? Вам же здесь хорошо?
    — Неважно. Нам надо было оставаться там, где родились. Я должен был заботиться о нём, учить. А я и там, и здесь ничего толком не умею. С братом, в зеркалах… Лучше бы нам вернуться.
    — Я думал, ваша родина не самое приятное местечко.
    — Да, не особенно.
    — Тогда в чём дело?
    — Он же сильный. Сильнее меня, — Джед то ли вздохнул, то ли усмехнулся. — Даже сейчас. И тебя, может быть. Ты вон порталы открывать не умеешь, а он запросто. А станет ещё сильнее. Приучится использовать. А там он бы знал, что бывает слабее… он бы не вырос тем, кто делает всё, что хочет, потому что может и некому помешать.
    — Принцем?
    — Это лишь слово. Мы тут не потому, что сами выбрали. Решают за нас. А если огонь разгорится слишком… его погасят. Или сам себя сожжёт. Нельзя думать, что всё можешь только потому, что можешь. Понимаешь, Нери?
    — Ты хотел, чтоб он умел бояться?
    Джед безнадёжно кивнул и вновь принялся изучать окно.
    — Страх не учит останавливаться, — тихо сказал я. — Не учит думать, можно или нельзя. Просто… ты в мире, где все поделены на тех, кому нельзя ничего, и кому можно. Та же сила, Джед. Кто сильнее, тот и прав. Ты же сам говорил. Ты бы научил его бояться — а потом его сила всё равно бы выросла, и он бы увидел, как начинают бояться его. И всё. Он в другой части мира. Ему бы понравилось. Если держит только страх, то стоит страху уйти — и что вместо него появится?
    — Я пытался научить его, что за всё сделанное отвечаешь. И за плохое всё равно накажут.
    — И сколько бы лет это работало? Он же и правда сильней тебя.
    Он снова стал похож на птичку — настороженный и совсем беззащитный. Достаточно птицы побольше…
    — Джед, он умный. Он скоро поймёт. И там бы понял. Может, там и поскорее. А раз сильному можно не бояться, а пугать… долго бы он тебя слушался?
    — Он и тут не слушается. Лезет, куда в голову взбредёт, — мой друг хмуро провёл пальцем по стеклу. — Я думал, сумею его… приучить. Что я главный, и точка. Вообще всегда. Думал, если ничего не спускать, то получится. И он просто привыкнет. Не проверяя, кто кого.
    — Малышка-то?
    — Ну, смейся. Я же говорю, не вышло. А огню нельзя быть… неудержимым. Я сегодня уже с ним почти попрощался.
    — Ничего себе ты решаешь. Он же мелкий совсем. Если разок сделал не то, сразу и прощаться?
    — А если не разок?
    Я озадаченно ждал продолжения. Но если он и собирался что-то рассказать, то передумал.
    — Лучше бы нашей силы и вовсе не было. И всех этих принцев и повелителей. Я и так был принцем лет до пяти, и что? Потом сила вылезла, и я оказался на помойке. Странно, что не убили, дураки… Кто-то всегда сильней. А мы опасные, нам не позволят жить просто так. Малышку вон тоже кто-то выбросил…
    — Ты был принцем в своём мире? Я не знал.
    Зато я слишком хорошо знал, насколько он прав. Хотя в моей-то памяти никаких титулов и дворцов не было — ничего, кроме сарая и грязи… Но мои звёзды были прекрасны. И всё, что я умел теперь, — тоже. И я не мог жалеть об этом, даже соглашаясь с ним. Моя сила была подарком, чудом, и я ею наслаждался.
    — Как ты мог знать, если я не рассказывал. Да не в том дело. Я хотел его спрятать. Малышку. От всех. А сейчас не знаю, как быть. Нас уже нашли. Не учиться нельзя, да и как ему запретить… А кем он станет, когда выучится?
    — Нормальным он станет, Джед. Он ведь мог обрадоваться, когда я сказал про Кэса. А не хвататься за тебя, как за сокровище. И не плакать оттого, что стыдно. По-моему, плохие люди от стыда не заплачут.
    Его глаза в алых лучах заходящего солнца внезапно сверкнули сталью… или амальгамой его зеркал.
    — Ты сказал нарочно, Нери. Не проболтался. Ты хотел это рассказать — про Кэса. Чтобы мы испугались и наговорили всё это… и поняли, кто мы… друг другу. Чего нам друг от друга ждать. Чего мы хотим. Или не хотим. Чтоб Малышка всё-таки делал, что велено… а я знал, что сила бывает разная. И наказания.
    — Даже не думал тебя наказывать.
    — А я разве о себе говорил? — Джед едва заметно усмехнулся. — Ты же наш друг. На друзей не давят.
    Я хмыкнул и протянул к нему ладонь, на которой из клубничного зёрнышка раскрывался, как цветок из бутона, новый фрукт — сочного цвета мёда с золотом звёзд, с непривычным запахом, пойманным мною в том падающем зеркальце, пока оно не успело растаять. А потом пошёл утешать Малышку.
    

@темы: книжное, Demonic Kingdom, Смерть Повелителя снов, звёздная пыль

---

... той, кто

    ... Красота. Движущая, созидательная сила, в которой соединяются самоограничение и свобода, понимание законов и поиск нового, упорядочение и разрушение закостенелого порядка… это можно назвать гармонией. Можно — жизнью. В этом есть и борьба, и мир, и метание, и покой… это та высшая Красота, которая порождает искусство — и не удивлюсь, если именно это явление оправдывает и объясняет существование таких злобных, недалеких, саморазрушительных существ, как люди.
    А Время с большой буквы… странно, но я вижу в этом некую первооснову. Фундамент. С одной стороны — мы постоянно говорим «время течет». С другой — метафора «океан времени» тоже не кажется неуместной… Время — это порядок. Система. А система лежит в основе любого явления, в основе всего, что есть. Есть сейчас — значит, было миг назад и будет спустя миг. Вот что такое — Время… Но в его логичности кроется и… отрицание жизни. Ведь жизнь хаотична, непредсказуема, вариабельна. Точнее… такой ее делает Красота.
    Поэтому я вижу естественный порядок вещей в том, что в симбиозе, в едином порыве Красота и Время создают мироздание. Устойчивое — и способное развиваться. Наполненное логикой — и прекрасное в своей непредсказуемости. Мир, где живут существа, способные, с одной стороны, подвергать гонениям и уничтожать собственное племя, — и наслаждаться этим, — но с другой стороны, отдаваться всецело власти Красоты, восторгу чистого творения, без практичности, без выгоды, без смысла… Если до конца развить эти идеи, то получается, что мир чистого Времени был бы миром живых математических функций — пусть наделенных самосознанием и чувствами, но предсказуемых настолько, что однажды они просто не стали бы просыпаться… Но мир чистой Красоты был бы стремителен, безумен и недолговечен. Лемминги против полной определённости… А вот в слиянии эти два Высших Явления могут воистину Создавать. Может, назвать их богами не так уж и неправильно…

(с)